Я люблю и знаю историю. И люблю правду.
Обладаю также воображением и способностью представить себя в других обстоятельствах. Обладаю способностью ставить себя на место другого человека.
Предлагаю и другим, читающим эти строки, попробовать вместе со мной представить себя, просто честно представить себя, живущими, эдак, лет сто назад. В особенности предлагаю проделать этот эксперимент многочисленным поклонникам СССР, ностальгирующим о нём, как о потерянном рае.
Итак, попробуем.
Я родился в греческом поселке Великая Новосёлка, в Приазовье. Родился в 1971-м году. Представлю-ка я, что родился там же, в селе Большой Янисоль, только в году 1901-м.
Большое, богатое село. Магазины, лавки, корчмы. Мельницы. Рынок. Кирпичные заводик. Большая и красивая церковь. Большие семьи.
Представлю, что родился я в среднестатистической крестьянской семье. В середняцкой семье. Тем более, что я действительно потомок такой семьи.
Свой надел земли в несколько гектар. Свой большой сад. Пара-тройка лошадей. Коровы. Овцы. Бесчисленные куры. Свой сельскохозяйственный инвентарь. Своя телега. Своя рессорная бричка.
Семья, самостоятельно и в складчину с родней, торгует урожаем с поля и сада, торгует мясом, как на местном рынке, так и в близлежащих городах — Мариуполе, Юзовке, Екатеринославе, Александровске. Покупает в тех же городах плуги, сеялки, швейную машинку Зингер (свадебный подарок моей прабабушки ), городскую одежду и прочие промышленные товары. Мы — дети, уже получили образование в местной начальной школе.
В 1914-м году начинается Первая мировая война. Сотни парней и молодых мужчин призваны в армию. Приходят первые похоронки. Но село многолюдно. Почти все близкие или дальние родственники помогают друг другу в хозяйстве и сборе урожая. Жизнь по-прежнему сытна. Правда, подорожали городские товары. Их стало меньше, и это неприятно. Часть собранного урожая для нужд армии и нужд города по фиксированным, ниже рыночных ценам закупает государство. Это тоже неприятно. Война, будь она неладна, затянулась…
Настал 1917-й год. Потом — 1918-й. И война пришла в Большой Янисоль. Гражданская война.
Сперва наступило безвластие. Никто не взимал налогов. И это сначала обрадовало село. Мужчины-солдаты, возвращались с войны. Многие с винтовками. Не шибко интересующиеся политикой и совсем в политике не разбирающиеся, селяне только успевали ловить слухи о сменяющихся в городах Украины властях. Сперва — Рада. потом — большевики. Потом — немцы и гетман Скоропадский. Смутные слухи о голоде и расстрелах в далёкой большевистской Москве.
При гетмане оккупационные германские войска стали отбирать часть урожая. Воюющая Германия голодала. В виде платы за защиту от большевиков, гетманское правительство платило немцам продовольствием. Село, отвыкшее от центральных, городских властей и уже привыкшее жить само по себе, возмутилось.
В Гуляй-Поле, которое рядом, в 45 километрах, объявился защитник селян — Нестор Махно. Многие хлопцы из Янисоля, с винтовками и без, подались к нему. Началась партизанская война деревни с городом. Война за урожай.
Осенью 1918-го года немцы ушли.
И завертелось.
Махновцы. Петлюровцы. Красные. Белые. Снова махновцы и снова красные. Белые и опять махновцы и красные.
Все войска, проходящие через село, могли снабжаться только за счёт населения. За счёт крестьян. За счёт села. И снабжались. Брали продовольствие, лошадей, брички.
Но если Махно щедро расплачивался награбленными им городскими товарами, белые и петлюровцы платили пусть и стремительно обесценивающимися, но деньгами (хотя какие деньги в воюющей стране с рухнувшей и разрушенной экономикой), то красные приходили с продразвёрсткой. Отбирали все и даром. Обещая в будущем заплатить промышленными товарами. Врали. Товаров не было. Национализированные заводы и предприятия не работали. Торговые связи — порваны.
Большинство селян — янисольцев, поддерживало земляка Махно. Дрались и с белыми, и с петлюровцами. Особо люто дрались с красными.
Красные грабили централизованно. Красные грабили принципиально и системно. Приходя в село, они не только отбирали продовольствие, но и запрещали свободную торговлю вообще. Закрывали рынки. Уничтожали всякое самоуправление.
Но победили именно красные. Победили благодаря чудовищному террору. Победили, предоставив каждому беспринципному мерзавцу головокружительный социальный лифт. Дав любому приспособленцу возможность к ним присоединиться и сделать головокружительную карьеру. Победили благодаря своевременно введенному НЭПу.
Сманеврировали. Отменили в 1921-м году продразвёрстку. Ввели продналог. Разрешили приторговывать и работать на себя. На время оставили обескровленное село в покое.
И смертельно уставшее село с красными смирилось. Оставшиеся в живых мужики, сдав винтовки, принялись пахать.
Эффективная, безотказная политика коммунистов — отбери у людей всё, а спустя время — верни им немногое из отобранного. И они смирятся перед тобой. Подчинятся тебе. А потомки ограбленных тобой, уже воспитанные тобой, будут на тебя — грабителя — молиться.
Мои бабушки, соответственно 1915 и 1917 годов рождения, не помнили жизнь до Первой мировой войны и до революции. Знали ее только по рассказам своих матерей. Они прожили трагичные, страшно трудные, но долгие жизни.
Они выросли при НЭПе. Помнили лично. И обе единодушно утверждали, что благополучнее и сытнее они не жили никогда после!
Многие семьи остались без мужчин-кормильцев. В селе осталось мало лошадей. Но была своя земля. Было какое-никакое свое хозяйство и скотина.
В складчину, с родственниками и соседями, ее обрабатывали. В складчину собирали урожай. После передачи части урожая по низким, грабительским ценам государству другую часть реализовывали на рынках, на базарах, на ярмарках. И полумертвое село начало оживать. До 1929-го года.
Потом началась коллективизация.
Новая власть под дулом револьвера, под угрозой расстрела или высылки в Сибирь на смерть стала загонять независимых хозяев, крестьян-собственников в колхоз.
Обобществили, то есть отобрали землю. Отобрали весь сельхозинвентарь и немногих оставшихся лошадей. Стали отбирать скотину. Закрыли частные лавки. Их хозяев отправили в Сибирь. Силой записывали в колхоз. Упорствующих ставили к стенке или тоже высылали. Их имущество, включая дома, полностью конфисковывали. Некоторые не смирившиеся селяне, бросив всё нажитое, вынуждены были бежать.
Вчерашних хозяев, ставших наемными рабочими-колхозниками, заставили на своих вчерашних полях работать за скудную еду, которую распределяло руководство колхоза. Начальство распределяло пайки по своему усмотрению. Смирившимся с ограблением и своим рабским положением, приспособившимся давали больше. Недовольным тем, что их ограбили и превратили в рабов — не давали почти ничего. Практически весь собранный колхозный урожай, включая и семенное зерно, по планам сверху отправлялся в центр.
И в 1933 году в селе начался голод.
Большой Янисоль не находился в эпицентре искусственного голодомора. Жуткий голод затронул село не так сильно, как многие другие сельские районы Украины, Кубани, Казахстана. Но, по воспоминаниям моих бабушек и других старожилов, каждый четвёртый дом села в этот жуткий год, остался без хозяев. Большинство умерло. Некоторым удалось сквозь чекистские кордоны бежать в города.
Впоследствии в эти дома вселили переселенцев из России.
В 1937 году Большой Янисоль накрыла антитеррористическая «Греческая операция» чекистов. Только в ходе её проведения было расстреляно около 250 сельчан, как «греческих шпионов» (среди них был мой прадед ). Всего в районе зачистили до 600 человек.
А ведь все эти страшные годы моих земляков сажали и расстреливали и за «контрреволюционные настроения», и за «недовольство колхозным строем», и за «хищения колхозной собственности», то есть за подобранные колоски со своих бывших полей и за многое другое.
То есть, коммунистам было мало ограбить человека и превратить его в бесправного колхозного раба. Они под страхом уничтожения заставляли ограбленного ими человека, морально и физически растоптанного ими человека ещё и бурно приветствовать своё ограбление, с энтузиазмом его одобрять.
И заставили!
И вот я представляю себя, живущим в эти чудовищные десятилетия. Выжил бы я? Пережил бы я все эти ужасы? Всю эту кровь, лишения, унижения, весь этот многодесятилетний страх?
Почти наверняка, я не дожил бы до сороковых-пятидесятых годов (а там — очередная истребительная война и снова жуткий голод).
Минимальная вероятность.
А если бы дожил, то каким?
Смертельно запуганным полуживотным, предавшим все свои принципы и убеждения, бесхребетным слизняком и приспособленцем? В сущности — мерзавцем, смирившимся с властью, погубившей моих родных и близких, моих друзей и соседей. Смирившимся с властью, превратившей меня и моих потомков в нищих рабов.
И единственный шанс для моих потомков выбраться из нищеты при этой власти как-то при ней реализоваться — тоже стать беспринципными, приспособившимися мерзавцами. Стать частью этой власти, частью этой бесчеловечной системы. Ведь только мерзавец может сделать карьеру при такой власти. Впрочем, нет.
Ещё может добиться успеха человек со стертой памятью, человек без памяти. И эта власть об этом позаботится. Она воспитает моих потомков по-своему. Лишит их памяти о своих загубленных и раздавленных предках. И научит себя любить. Научит считать себя добром.
Но, допустим,случилось невозможное. Выживи я, доживи я до старости, даже приспособившийся и смертельно запуганный, я никогда не смогу внутренне воспринимать эту власть своей. Для меня эта «власть» до конца моих дней останется властью убийц, грабителей и лжецов. Останется оккупационной властью!
Уважаемый читатель! Дорогой читатель!
Попытайся и ты переместиться в 1901-й год. Представь себя в средней крестьянской семье. Проживи мысленно все эти десятилетия. Прочувствуй их. И, возможно, многое из нашего прошлого нам с тобой станет ясней. Многое очистится от пропагандистской шелухи советских школьных учебников и путинского телевизора. Возможно, на многое и в настоящем мы с тобой посмотрим более зряче.
Леонид ГРИГОРЬЕВ