Начинаем разбор новой темы с «Путеводителем по рашизму-путинизму» Олега Кудрина в публикации Укринформа.
Сегодня мы приступаем к рассмотрению первой из трех взаимосвязанных тем, важных для понимания феномена «рашизма»: «русский мессианизм» – «русское искусство» – «русская церковь». Мессианизм/мессианство в русском варианте часто воспринималось в мире, как нечто абсолютно позитивное – благородное, возвышенное, жертвенное. Такой стереотип сложился благодаря проповедничеству русской литературы, в том числе «на экспорт». С другой стороны это подпиралось утверждениями о беспримерном духовном величии церкви, в лоне которой находится «народ-богоносец», обитатель «Святой Руси».
Ранее мы соприкасались с темой русского мессианизма (и миссии русского народа), говоря о том, как и почему агрессивная русская идея дожила до XXI века, а также о том, какую роль сыграла концепция «Москва – Третий Рим» в обосновании «права на агрессию» Москвы и Петербурга. Пора поговорить об этом подробней. И мы увидим, что это не отвлеченные разговоры, а то, что напрямую касается нынешней российской агрессии и ее обоснования.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ МЕСИАНИЗМА – ОТ РЕЛИГИИ К ПОЛИТИКЕ
Конечно же, мессианизм не является чисто русским явлением. Но именно об этой разновидности сейчас говорят много и заинтересовано. Ведь она дошла до нашего времени в архаичной, но активной, агрессивной форме, что делает «русский мессианизм» опасным для всех.
Изначально мессианизм имел религиозный смысл. Это вера в пришествие мессии, который станет спасителем людей, мира. Мессианизм можно найти во множестве религий, в том числе в авраамических, в христианстве. Но само понятие избранности легко переходит от личности – на группу людей, народ. И в таком виде становится частью идеологической, политической концепции, которая находится в более-менее тесной связи с прежней религиозной основой. Самая общая схема мессианизма такова: у Божественного Провидения есть план, по которому развивается История, и в этом плане особая роль, миссия, принадлежит (бого)избранному – персональному или групповому. (Наряду с мессианизмом иногда говорят о «миссианстве», если акцент делается на конкретных усилиях по продвижению упомянутой миссии).
Рядом с понятием «политического мессианизма» нужно обозначить и «национальный мессианизм». Это можно увидеть уже в тезисе «богоизбранности еврейского народа». В библейской «Книге пророка Даниила» есть еще такая воодушевляющая фраза: «Бог небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится <…> оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно». Когда Римская империя приняла христианство, то естественно, что ее правители и деятели видели такое победительное царство в ней. И позже успешные державы не избегали соблазна ассоциировать это «вечное царство» со своей страной.
Ну а XIX век, эпоха становления наций, национализмов, способствовал массовому примериванию на себя мессианской тоги, иногда – в литературном виде – романтического национализма. При этом особо выделялся родственный панславизму славянский мессианизм, который считал, что славяне страдают, чтобы могли быть искуплены другие европейские народы (да и все человечество). Для балканских народов в этом отражались века турецкого завоевания и гнета, для поляков – память о разделе Речи Посполитой и тяжелом поражении двух восстаний (1830 и 1863 годов).
Но такие же «страдательные» элементы имел и русский мессианизм – титульного народа огромной империи. В чем же «страдания»?
Впрочем – всему свое время, тут нужно зайти издалека.
КАК МОСКОВИЯ ПОПАЛА В МЕССИАНСКУЮ «КАБАЛУ К ПРОШЛОМУ»
Стремительное возвышение Московского княжества во второй половине XV века, было неожиданным не только для окружающих государств, но кажется и для него самого. Падение на востоке тюркской Золотой Орды совпало с возвышением тюркского же Османского государства, тогда же взявшего Константинополь. В религио-центричной жизни того времени это воспринималось, как Промысел Божий, подтверждение собственной избранности.
Идея «Москва – третий Рим», появившаяся в начале XVI века, уже к концу его, в 1589 году была закреплена в официальном документе – в Уложенной грамоте, подготовленной к утверждению московского патриаршества. Причем в формулировке не по-христиански заносчивой и просто оскорбительной – как для Церкви-матери, так и для других древних патриархатов, «старших сестер»:
«В тебе, благочестивом царе, Дух Святый пребывает… древний Рим пал аполинариевой ересью, а второй Рим — Константинополь находится в обладании внуков агарянских, безбожных турок. Твое же, о благочестивый царю, великое Российское царство, Третий Рим, благочестием всех превзыде, и ты един под небесем христьянский царь именуешися во всей вселенной».
После этого мессианские идеи вошли в сознание и бытие московской власти и церкви, а через них – и народа, влияя на культуру и ментальность, помогая обосновывать внешнюю и внутреннюю политику. Такой подход, во многом определял (еще задолго до всяких «романтических национализмов») ориентацию на архаику, любование ею, ее сакрализацию. Говоря образами Герцена, Московия- Россия попадала в «кабалу к прошлому». И в будущем страна катастрофически отставала с модернизацией, ходя по дурным циклам «оттепелей – заморозков» и реформ наполовину, в два прыжка над пропастью.
Бердяев в «Русской идее» (1949) так описывал имперскую трансформацию «третьеримского мессианства»:
«На этой почве происходила острая национализация православной церкви. Православие оказалось русской верой. В духовных стихах Русь – вселенная, русский царь – царь над царями, Иерусалим та же Русь, Русь там, где истина веры. Русское религиозное призвание, призвание исключительное, связывается с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя. Империалистический соблазн входит в мессианское сознание».
Реформы патриарха Никона 1650-1660 годов, приведшие к Расколу в церкви, управляемой из Москвы, не поколебали этого мессианизма. Более того, они подготовили общество к реформам куда более радикальным в отрицании «доброй старины».
ИМПЕРСКИЙ СОБЛАЗН – БОЛЕЕ ВАЖЕН, ЧЕМ ДРЕВНЯЯ «СВЯТОСТЬ»
Петр I полностью ликвидировал институт патриаршества, ввел бюрократическое управление церковью по образцам даже не католическим, а протестантским!
О чем же говорит то, что и это не помешало русскому самоощущению исключительной православной святости? Во-первых, о психологической эффективности насилия (три века спустя этот эффект назовут «стокгольмским синдромом). И о том, что мессианское религиозное призвание действительно связывалось, в первую очередь, уже «с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя». Петр своими кровавыми, варварски проводимыми реформами создал крепкий бюрократический механизм имитации европейских институтов и заимствования передовых достижений. Страна стала еще сильнее. А это в самомнении ее населения подтверждало мессианскую избранность.
Но вернемся к Расколу XVII века. Послания псковского монаха Филофея с изложением идеи «Москва – Третий Рим», ему поспособствовали. Снова Николай Бердяев из того же произведения:
«В основу раскола легло сомнение в том, что русское царство, Третий Рим, есть истинное православное царство. Раскольники почуяли измену в церкви и государстве, они перестали верить в святость иерархической власти в русском царстве. Сознание богооставленности царства было главным движущим мотивом раскола».
Представьте себе, после Раскола прямая формулировка «третьеримской мифологемы» была в России на два века законсервирована и распространялась преимущественно в старообрядческой литературе. Сочинения Филофея будут впервые опубликованы только во второй половине XIX века, при Александре II, когда они покажутся полезными русскому империализму «нового времени» – для дальнейшего наступления на слабеющую Османскую империю.
Но в том-то и дело, что в русском мессианизме XVIII-XIX веков собственно «имперский соблазн» был важней, весомей. То есть и без чеканной формулы Филофея в Московии-России уже очень прочно закрепились сопровождавшие ее старинные мессианские концепции победительного «великого царства».
В XXI веке продолжение этой линии, намеренное ее оживление и поддержание в боевом состоянии стало особенно очевидным. Поэтому полезно почитать западных исследователей, которые показывают, как концепции русского мессианизма работали в российской истории и как с некоторыми видоизменениями процветают сегодня – при дворе нынешней кремлевской власти.
КАТЕХОН – «ПОСЛЕДНИЙ ОПЛОТ», УДЕРЖАЩИВАЮЩИЙ БЫТИЕ
Для начала можно порекомендовать работы трех авторов. При этом обратите внимание на время их издания. Сама кремлевская действительность вызвала их к жизни и дала богатый материал для обобщений.
Норвежец Ярдар Остбё из Бергенского университета. «The New Third Rome. Readings of a Russian Nationalist Myth / Новый Третий Рим. Считывание русского националистического мифа» (2011).
Шведка Мария Энгстрём из Уппсальского университета. «Contemporary Russian Messianism and New Russian Foreign Policy / Современный российский мессианизм и новая внешняя политика России» (2014).
А также украинец Остап Кушнир, работающий в Университете Лазарского (Варшава). «Messianic Narrations in Contemporary Russian Statecraft and Foreign Policy / Мессианские нарративы в современном российском госуправлении и внешней политике» (2019).
В изначальной мысли псковского монаха «Москва – Третий Рим, а четвертому не бывати» заключалось не только и не столько превознесение силы и величия нового монарха, только-только подчинившего себе древние Новгород и Псков. Важнее было педагогическое поучение – необходимость блюсти святость, чтобы не настал конец света. А тот не настанет в согласии с библейскими словами – 2-м посланием Фессалоникийцам Апостола Павла. В современном переводе это звучит так:
«Тайная сила беззакония уже в действии, но сначала должен уйти с дороги тот, кто пока еще ее сдерживает».
«Удерживающий» по-гречески – катехон. И он препятствует хаосу, аномии. То есть в христианском учении о пришествии Антихриста «удерживающий» – это исторический субъект, имеющий миссию препятствовать окончательному торжеству зла в истории. В богословии разных времен, издавна имевшем политическую окраску, таким катехоном мессиански называлось государство – Римская империя, Византийская империя и… – Московское царство.
То есть получалось, что старинное разделение на Западную и Восточную Римские империи, поддержанное расколом на католицизм и православие, имеет продолжение через века и тысячелетия. В Европе – наследницей Рима считались империи Карла Великого и Священная Римская империя. Правда, с годами и веками – все более условно, образно.
На востоке Европы – наследницей Византии провозгласила себя Московия / Россия. Но если два предыдущих «катехона» пали, а Москва – третий и последний, то что из этого следует? Что вокруг – силы зла и хаоса. И только «Святая Русь», которая являет пример Европе, Западу, при надобности подправляет их, и «цивилизует» Восток, сохраняет этот мир в состоянии мира и благочестия. И она же, Российская империя – то самое несокрушимое царство из пророчеств библейского Даниила. Но что же – на следующем шаге рассуждений? Что Восток хорош, если он не ропщет, подчиняясь России. А Запад правилен, если он принимает России в ее победительности и не пытается этому противостоять.
Что самое важное – в России к этому относились отнюдь не метафорически, а очень серьезно. Мы разберем это на нескольких литературных примерах.
МЕССИАНСКОЕ НАПОЛНЕНИЕ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ РОССИИ
Вот «Ода на взятие Измаила» (1790) придворного поэта и чиновника высшего уровня Гавриила Державина. Это не просто запредельное имперское самолюбование, упоение своей силой. Это преподнесение России именно в катехоническом виде – главного оплота добра и порядка, поскольку ее ведет «дух военный, Христовой верой провожденный»:
«…коль росс рожден судьбою / От варварских хранить вас (европейцев, — ред.) уз,/ Темиров попирать ногою, / Блюсть ваших от Омаров муз (защищать европейцев от потомков Тамерлана и Омара, зятя Магомета, который, как считается, сжег Александрийскую библиотеку, — ред.), / Отмстить крестовые походы, / Очистить иордански воды, / Священный гроб освободить, / Афинам возвратить Афину (под Афиной-Минервой в русской придворной поэзии подразумевалась Екатерина II, — ред.), (то есть посадить на трон в Константинополе Константина Романова, — ред.) / И мир Афету водворить (под Иафетом, сыном библейского Ноя, подразумевались европейские народы, — ред.)».
Далее не будем лишний раз цитировать написанное в том же духе, но тоньше и изящней, пушкинское «Клеветникам России» (1831). Посмотрим на строки из письма Александра Пушкина Петру Чаадаеву (19 октября 1836). Они, как мы ранее обещали, пояснят, в чем «страдательность» русского мессианизма:
«Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена <…> так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех».
Иными словами, в российском самовосприятии, она была щитом от бед, катехоном еще до того, как стала «Третьим Римом».
Но вот, спустя еще одно десятилетие Федор Тютчев пишет все о том же, но не с таким бряцаньем, как Державин и с большим мессианским акцентом, чем Пушкин. «Русская география» (1848. Важно, что это – время европейских революций, в подавлении которых катехон Россия примет активное участие):
«Москва, и град Петров, и Константинов град — / Вот царства русского заветные столицы… / Но где предел ему? и где его границы — / На север, на восток, на юг и на закат? / Грядущим временам их судьбы обличат… / Семь внутренних морей и семь великих рек… / От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, / От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная… / Вот царство русское… и не прейдет вовек, / Как-то провидел Дух и Даниил предрек».
То есть, как скажет в XXI веке попечитель Русского географического общества Путин: «Граница России нигде не заканчиваются!» ( ) Мыслишка-то оказывается не первой свежести – от пророка Даниила транзитом через Тютчева.
И в завершение темы – ультимативно катехонические строки из «Скифов» (1918) Александра Блока, уже замутненные дикой смесью – расовым подходом, социал- дарвинизмом и революционным энтузиазмом:
«Для вас — века, для нас — единый час. / Мы, как послушные холопы, / Держали щит меж двух враждебных рас / Монголов и Европы! <…> Но сами мы — отныне вам не щит, / Отныне в бой не вступим сами, / Мы поглядим, как смертный бой кипит, / Своими узкими глазами. // Не сдвинемся, когда свирепый гунн / В карманах трупов будет шарить, / Жечь города, и в церковь гнать табун, / И мясо белых братьев жарить!.. // В последний раз — опомнись, старый мир! / На братский пир труда и мира, / В последний раз на светлый братский пир / Сзывает варварская
лира!»
ЗНАКОМЫЕ МЕССИАНСКИЕ МОТИВЫ КРЕМЛЕВСКОЙ СОВРЕМЕННОСТИ
Таким образом, в XIX столетии, в период наибольшего величия Российской империи и в «золотой век» русской литературы, во времена становления «великой русской культуры» ее общество было пропитано смесью мессианских идеи. В них страдательность многовековой давности совмещалась с самолюбованием, победительной самоуверенностью современности: «Нам все должны быть благодарны, потому что мы страдали, спасая всех. И сейчас спасем. Но уже не мучаясь, а побеждая. Нам опять все должны быть благодарны. И не должны мешать нам. Кто мешает, тот враг. Не только нам, но и всему миру. Потому что мы избранные для спасения мира и всех вокруг».
Само слово «катехон» при этом могло и не использоваться. Но концепции – были об этом, о главном щите и оплоте мира, об «удерживающем». После революции- 1917 и Гражданской войны концепт «катехона» в приложении к России разрабатывался в эмиграции. В самой же Советской России его квази-религиозная версия обрела лицо Коминтерна, с его решеньями, воззваньями о защите «отечества всех пролетариев», так сказать, – марксистско-ленинского катехона.
В постсоветский период правые русско-имперские интеллектуалы начали популяризацию катехонического мессианизма в новых условиях. При этом использовались труды не только из русского загашника, но и переводные. Скажем, работы правого немецкого мыслителя, близкого к нацистам, Карла Шмитта (1888- 1985). Он писал о катехоне в работах «Земля и море» (1942), а также «Номос земли» (1950), здесь – в разделе «Христианская империя как сдерживающая сила (katechon)».
Первым пророком такого мессианизма в РФ еще в начале 1990-х стал Александр Дугин. Потом подключился его сподвижник Аркадий Малер, создавший в 2005 году альманах «Северный катехон», в 2007 году – интеллектуальный клуб «Катехон». Идея, что называется, ушла в массы, достигла властителей. В выступлениях самого Путина, его приближенных, толкователей и пропагандистов, можно услышать все те же мессианские тезисы (пусть и без использования самого термина «катехон», «удерживающий»). Что Россия сегодня – последний оплот порядка и нормальности в мире, который противостоит аморальности, злу, «ЛГБТ-сатанизму», фашизму. Поэтому, даже нападая, она лишь защищается.
Своеобразной составной частью этого постмодернистского мессианизма стало победобесие. Если во времена Пушкина страдательная часть русского мессианизма обеспечивалась воспоминаниями о спасительном величии холопского положения по времена монгольского нашествия, то теперь это истерически высокомерные крики:
«Мы понесли огромные жертвы, спасая вас всех от нацизма! Поклонитесь нам!». В следующий раз продолжим рассмотрение русского мессианизма. В том числе, увидим в нем не показатель силы, но маркер слабости.
(Продолжение следует)
Олег Кудрин, Рига.