Продолжаем разбираться в явлении с «Путеводителем по рашизму-путинизму» Олега Кудрина в публикации Укринформа.
В предыдущем материале мы предложили непривычный подход к рассмотрению наследия русского баталиста-пацифиста Василия Верещагина. Важнейший фактор – его тесные связи с Военным ведомством Российской империи, что существенно влияло на работу мастера.
Сегодня поговорим о творчестве мариниста Ивана Айвазовского. Подобно, Верещагину, он был главным баталистом России. Только в другом секторе – в акватории военно-морских сил империи. И в отличие от жестокой живописи Верещагина полотна мариниста была психологически более просты, комфортны для восприятии публики.
ТРУДОЛЮБИВЫЙ И НАВСЕГДА РОМАНТИЧЕСКИЙ МАРИНИСТ XIX ВЕКА
Считается, что Айвазовский (1817-1900) написал более 6 тысяч картины и около половины из них – о море. Наряду с Верещагиным он был самым популярным в мире российским художником XIX века. Но во внешнем мире слава эта надолго не задержалась, со временем Айвазовский выпал из широкого художественного контекста. Зато в Российской и Советской империях, на постсоветском пространстве его популярность была и остается громадной.
Иван Айвазовский
Айвазовский был не только талантлив, но и трудолюбив. Он быстро работал и долго прожил – успел много создать. Этому способствовала и его рабочая манера. Живописец не писал с натуры, на ней он делал быстрые наброски, но главное – представлял цельный образ картины в своем сознании. После чего создавал – и довольно быстро – ее в мастерской. В итоге художника часто упрекали за неточности. В самой знаменитой картине Айвазовского «Девятый вал» эти самые морские валы имеют вид и форму волн, находящихся недалеко от берега – с опрокидывающимися пенными «фартуками». Которых нет в открытом море.
«Девятый вал»
Но эти и другие упреки бьют мимо цели, поскольку художник Айвазовский был, прежде всего, романтиком – с соответствующей мерой условности. Для его работ характерны сильные личности, сильные страсти, прямое соотнесение человека и одухотворенной природы. К концу XIX века, когда в России властителями умов стали социально ориентированные реалисты, «передвижники», и уже набирал силу модернизм, работы популярного, стареющего мастера людям «продвинутым» стали казаться устаревшими.
В этом смысле характерна ироничная фраза из пьесы Чехова «Дядя Ваня» (1897) «Да, сюжет, достойный кисти Айвазовского» – это о недавней домашней ссоре с «шумом, пальбой». И это критика драматизма, кажущегося натужным, в неидиллических полотнах художника (о кораблекрушениях и боевых действиях). В свою очередь, Достоевский, восхищаясь отдельными картинами Айвазовского, в смысле скорости и повторяемости приемов его работ сравнивал художника с писателем Дюма-старшим.
Усадьба Шах-Мамай, где гостил Чехов. 1888 р.
Действительно, заслуженность славы мастера и наличие у него отдельных шедевров представлялись очевидными. Но не менее очевидной была массовость его «негоциантских» работ, популярных у публики и льющихся потоком. Художник Иван Крамской так говорил об этом коллекционеру Павлу Третьякову: «Я по вашей просьбе осматривал выставку картин Айвазовского в Академии и ни одной из них не рекомендовал приобресть… таких чистых и ярких тонов, как на картинах Айвазовского, я не видал даже на полках москательных лавок (торговавших лаками, красками, — ред.)»
Критик Владимир Стасов, отталкиваясь от другого примера, попытался так гармонизировать ругань и восхваление художника: «…А Айвазовский, не точно ли до такой же рутины дописался и он, со своими вечно одинаковыми голубыми морями, лиловыми горами, розовыми и красными закатами, со своим вечно дрожащим лунным светом и с прочею своею застарелою и застывшею неправдою и преувеличением? Да, отвечу я: но у Айвазовского есть, несмотря на это, своя действительная поэтическая жила, есть порывы к истинной красоте и правде; притом он своё дело сделал: он двинул других по новому пути».
ВЫБОР НИКОЛАЯ I – ЖИВОПИСЕЦ ГЛАВНОГО МОРСКОГО ШТАБА
Итак, Айвазовский – художник-классик, картины которого можно найти, кажется, в любом (пост)советском художественном музее областного уровня. Кроме того, его работы в избытке повсюду – в учебниках, на репродукциях, обложках и открытках, в Сети. И он, прежде всего, маринист. А море, начиная с детства, всегда ассоциируется с чем-то радостным – курорт, отдых, пляж. Бури, штормы, кораблекрушения, также частые на картинах Айвазовского, добавляют морской соли и жизненной горечи, разбавляя приторную сладость розовых пейзажей с морем в штиль. Но и при любом шторме на полотнах мариниста всегда остается шанс на счастливое спасение тех, кто цепляется за мачту, оставшуюся от корабля.
В этом смысле Айвазовский – художник «педагогический». Его работы так просты, ярки, привлекательны, что с них удобно начинать знакомить с живописью с самого раннего возраст («Смотри, сыночек/доченька, какое море – как настоящее!»). Поэтому не случайно, что цены на картины Айвазовского в мире так взлетели именно после приватизации госсобственности СССР. «Новые русские» бросились скупать то, что хорошо знали с детства, и что им казалось пиком искусства.
А где романтизм и море – там парусники. Иногда купеческие, но чаще – и интересней! – военные. В этом смысле трудно переоценить пиаровскую точность выбора, сделанную Николаем I. Начальник Главного морского штаба князь Меньшиков так сообщал об этом в Министерство императорского двора и уделов:
«16 сентября 1844 г. Государь Император высочайше повелеть изволил академика Айвазовского причислить к Главному морскому штабу Его Императорского Величества с званием живописца сего штаба с правом носить мундир Морского министерства и с тем, чтобы звание сие считалось почётным без производства денежного по оному содержания, имея в виду, что труды г. Айвазовского будут вознаграждаемы особо».
Такой чести и так сформулированной должности, ни до, ни после, никто кроме Айвазовского, не удостаивался. И это означает, что писать российские военные корабли, военно-морские крепости и русские победы – было прямой обязанностью плодовитого, талантливого художника на протяжении 56 лет его жизни. (Причем такой обязанностью, что не в тягость, а в радость, ведь на его первых, детских рисунках, углем на стене родительского дома, были парусники). Так что картины Айвазовского – это мягкая, ненавязчивая, а потому особенно эффективная милитаризация сознания. Когда идиллические штили, закаты и драматические штормы перемежались русскими эскадрами на стоянке или на смотре, боями и сражениями, иллюстрирующими, якобы, непобедимость российского флота.
НЕИЗЛЕЧИМО ПОБЕДОНОСНАЯ ИСТОРИЯ РУССКОГО ФЛОТА
Современный, путинских времен, биограф Айвазовского, имперски восторженный и во многих случая не точный, эту ситуацию описал более-менее адекватно: «Под его кистью баталии приобретали новое звучание: подлинность передачи событий сочеталась с поэтичностью, жестокость боя – с красотой образов. Так рождался новый художественный метод отображения славных побед России, подвигов её воинов». А если вспомнить о романтизме Айвазовского, то можно сказать, что в своих картинах он романтизировал войну и романтически абсолютизировал локальные российские «победы и подвиги» на море.
«Морская битва при Наварине»
Айвазовский создал развернутую летопись победных сражений русского флота в XVIII-XIX веках: «Чесменский бой», «Бой в Хиосском проливе», «Морское сражение при Ревеле», «Морское сражение при Выборге», «Морское сражение при Наварине», «Синопский бой». И это ведь только крупные битвы. Кроме них у живописца еще – множество картин о локальных столкновениях разных кораблей, тоже победных для русских. Побед так много, что они доминируют. История русского флота кажется состоящей только из них, иными словами – победобесной.
Правда, поражения в творческом наследии Айвазовского тоже случаются, но они крайне редки и завуалированы, то есть по сюжету картины – вообще не вполне понятны (в отличие от очевидной победительности). Вот, скажем «Взятие Севастополя» (1855). Много ли можно уяснить из этого полотна? На первом плане корабли антирусской коалиции. А что там на берегу? Собственно павшей военно-морской базы не разглядеть, что, как и почему взято – совершенно непонятно. Это фактически точная иллюстрация саркастической присказки тех лет: «Бой в Крыму – всё в дыму, ничего не видно».
Осмотр Черноморского флота в 1849 году
Но если вдуматься, то и эта туманная картина несет глубокий смысл, в творчестве Айвазовского явно не проясненный. Русский флот был победительным исключительно в противостоянии с шведским на севере и турецким на юге. Швеция и Турция в XVIII-XIX веках были, так сказать, в противоходе с Россией, в своих имперских и военных притязаниях они находились на нисходящей траектории. А вот на бой с действительно великими морскими державами Россия дальновидно не выходила… Но после батальной летописи мариниста Айвазовского создавалось впечатление яркой и исключительной победительности. В особенности – русского Черноморского флота, который художник писал чаще, поскольку жил в Феодосии. И в этом смысле его вклад в формирование черноморского, севастопольского, говоря обобщенно – «крымнашистского» мифа огромен.
БРИГ «МЕРКУРИЙ» И ТУРКИ – ТАКОЕ РАЗНОЕ ПОНИМАНИЕ ПОБЕДЫ
Это удобно рассмотреть на локальном примере – боя между отдельными кораблями, о чем мы упоминали. И вот, пожалуй, самый показательный случай – диптих о русском бриге «Меркурий». В 1829 году, во время русско-турецкой войны, этот корабль, встретив два больших турецких линейных корабля, не сдался, и, сумев повредить оснастку противника, ушел от них. Действительно, достойное поведение, воинский подвиг. Но всмотримся, как он изображен на картинах Айвазовского: «Бриг “Меркурий”, атакованный двумя турецкими кораблями» и «Бриг “Меркурий” после победы над двумя турецкими кораблями встречается с русской эскадрой».
«Бриг “Меркурий”»
Специально привожу полные названия картин, поскольку они показательны, и на них воспитывались многие тысячи мальчишек. Что можно подумать, исходя из таких заголовков и не зная истории? Что два больших турецких корабля напали на мирно плывущий русский бриг, однако, получили отпор и видимо, были потоплены. После чего «Меркурий» спокойно и победно вернулся к русской эскадре. То есть, налицо – беспримерная победа русского оружия, «аналоговнет» в истории.
Но на самом деле ситуация, как мы понимаем, была совершенно другая. Победа «Меркурия» состояла в том, чтобы не сдаться (как бывало в иных случаях, кстати, на турецком корабле был как раз один такой русский капитан). В результате боя вражеские линейные корабли не утонули и даже потерь в личном составе не понесли, а лишь временно потеряли возможность продолжать преследование. Тоже, в общем-то, победа русского брига, но, повторюсь, совсем другая.
Этот пример проясняет еще одну особенность «комплексного» восприятия творчества мариниста. Для его мирных картин детали, в конце концов, не так уж важны. Действительно, какая разница в каком именно море или заливе происходит шторм, на каком побережье и у какого города – очередной прекрасный закат? Но так же быстро и бегло зритель (потребитель пропаганды милитари-лайт) смотрит на батальные полотна, воспринимая их вне контекста: «Сражение/бой – Победа – Ура!». В то время как знание контекста сильно меняет понимание происходящего.
И для дилогии про бриг «Меркурий» можно найти превью – картину «Морское сражение при Наварине». Если знать в полной мере, что на ней изображено. В Наваринском сражении 1827 года объединенная британско-франко-русская флотилия разгромила и сожгла флот Османской империи. Командовал эскадрой английский вице-адмирал Эдвард Кодрингтон. Он превысил инструкции, данные ему из Лондона, чем сделал битву и уничтожение османского флота неизбежным (за что потом долго оправдывался на родине). А это было на руку Петербургу, который вскоре начал очередную войну против Турции. И вот по этой еще причине экипажи турецких кораблей, преследовавших «Меркурий», были неопытными, плохо обученными, что позволило тому убежать – хоть и с многочисленными повреждениями, но избегнув пленения.
ОТ «СИНОПСКОЙ ПОБЕДЫ» ДО ПОРАЖЕНИЯ «ВЗЯТИЕ СЕВАСТОПОЛЯ»
Подобное превью можно найти и для печального для Российской империи «Взятие Севастополя». И это… фанфарно победный «Синопский бой». Накануне Синопского сражения 1853 года Британия и Франция предупреждали Россию, чтобы она остерегалась так резко изменять баланс сил в Черном море. Но Петербург не верил в серьезность таких предостережений и получил в результате войну на много фронтов с такими грозными соперниками. В результате – тяжелое, позорное поражение в Восточной / Крымской войне (именно так оно воспринималось современниками; миф о «славной», несмотря на проигрыш, войне формировался позднее). То есть «Синопский бой» и «Взятие Севастополя» тоже, по сути, составляют диптих, не менее логичный, чем дилогия о бриге «Меркурий», расширенная вместе с «Навариным» до триптиха.
«Синопский бой» и «Взятие Севастополя»
Но подобное восприятие оставалось и остается вне внимания публики. Да и сам Айвазовский в таком ракурсе, кажется, не размышлял. Он был, в первую очередь, человеком художественно чувственным, но отнюдь не глубоким аналитиком. А значит – не усложнял восприятие стоящих перед ним творческих задач. Можно вспомнить, как Чехов описывал в частном письме свои впечатления после общения с великим маринистом: «Недалек, но натура сложная и достойная внимания <…> В своей жизни он не прочел ни одной книги. Когда ему предлагают читать, он говорит: “Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?”».
С этим грубоватым резюме хорошо соотносится жизненное кредо, сформулированное самим Айвазовским: «Каждая победа наших (то есть русских, — ред.) войск на суше и на море радует меня как русского в душе и даёт мысль как художнику изобразить её на полотне». И всё – точка. Это не просто формальность и не просто лояльность подданного русской короны, а искреннее убеждение творца.
Который, напомню, был художником Главного морского штаба империи, имеющим право ношения соответствующего мундира, и к концу жизни заработал чин действительного тайного советника (соответствует званию адмирала). Ну, так это же и естественно – не рассуждая, радоваться победе стороны, которой служишь.
Это с нашей стороны неестественно – воспринимать работы такого художника исключительно эстетски. Нужно, наконец, в полной мере осознать, что Иван Айвазовский – не просто талантливейший маринист, но и высокоэффективный историк, бытописатель, пропагандист русского императорского флота, армии.
ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ, ПРОИСХОЖДЕНИЕ, ПРЕДАННОСТЬ ИМПЕРИИ
Возвращаясь к описанию Айвазовского в письмах Чехова. В них сделан акцент, временами даже не вполне корректно (с элементом титульно-славянского, русского великорусского высокомерия), на глубинном, нутряном армянском самосознании великого художника. И вот на этом стоит остановиться, чтобы лучше понять причины его глубокой преданности Российской империи. Ведь дело здесь не только в том, что талантливый юноша с малых лет был обласкан высшей властью.
Армения, древняя и некогда большая страна, первая в мире принявшая христианство как государственную религию (301 год) со временем попала в сложное положение, была завоевана соседними мусульманскими странами, Турцией и Персией. Предки художника, семейство Гайвазян, в неизвестное точно время (скорей всего – в XVIII веке) и неизвестно точно откуда (скорее всего – из западной Армении, завоеванной Турцией) переехали на запад. Сначала – в княжество Молдова (вассальное Турции), потом – в захваченные Австрией Буковину и далее – Галичину. Здесь они изменили фамилию на польско-украинский манер – Гайвазовские (позже буква «Г» выпала – для большего благозвучия). И после того, как Россия завоевала Крымское ханство, семья переехала в Феодосию.
То были времена жестокой имперской политики. Петербург без рассуждений велел ногайцам уехать из Причерноморья далеко на восток. Создавались, насколько возможно, тяжелые условия жизни для крымских татар – также чтобы выдавить их из полуострова, где с появлением русских гарнизонов у них не было шансов для вооруженного сопротивления. Черкесы, жившие на черноморском побережье Кавказа, долго сопротивлялись и воевали за свободу. Поэтому в отношении них проводилась фактически геноцидная политика – многие также были вынуждены уехать в Турцию… Но был и встречный поток. Из Османской империи на вновь завоеванные территории другой империи приезжали народы христианского вероисповедания – греки и армяне (вторые – также и из Персии), сербы и болгары.
Поэтому для армянина Айвазовского колониальные войны, которые вел Петербург в XIX веке, и в особенности – против народов, принявших ислам, казались благом. Это было в рамках жестокой логики того времени – империалистического раздела мира. Ведь мастер и сам всегда остро чувствовал под какой угрозой находится его народ в исламских империях. (Во время «гамидовской резни» армян в 1894-1896 гг. художник написал несколько картин на эту страшную тему; нацепил на собаку, а потом выбросил в море полученные им турецкие награды). Соответственно существование и увеличение в размерах христианской империи, отгрызающей куски у мусульманских стран, казалось ему бесспорным, необсуждаемым благом.
КОГДА И КОМУ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ВОЙНЫ КАЖУТСЯ СПРАВЕДЛИВЫМИ
Поэтому в 1839-м Айвазовский с воодушевлением участвовал в высадке русского десанта на черкесском побережье. В те годы создавалась сплошная линия русских фортов, чтобы установить морскую блокаду Черкесии. Так, отделив этот сопротивляющийся народ от мира, было проще его покорять и ликвидировать. 22-летний художник, бывший во время высадки под огнем, надолго запомнил это событие и написал две картины о нем, по свежим событиям и десятилетия спустя – «Десант Раевского у Субаши» (1839) и «Десант в Субаши» (1880). В них обеих – романтика и восторг колониального покорения.
«Десант в Субаше»
А вот другой пример на ту же тему. Широко известно, что Айвазовский занимался раскопками в Крыму и создал в Феодосии Музей древностей на горе Митридат. Но менее известно, кому он его посвятил и чью часовню в нем создал. Это Петр Котляревский, российский генерал, который скончался в Феодосии в 1851 году. Пушкин так описал его в галерее завоевателей южных земель. «Тебя я воспою, герой, / О Котляревский, бич Кавказа! / Куда ни мчался ты грозой – / Твой ход, как черная зараза, / Губил, ничтожил племена…».
Музей древностей на горе Митрида
По нынешним временам не лучшая аттестация, но для Айвазовского этот генерал был кумиром, поскольку в поздние годы жил рядом с ним. А в более молодые и «лучшие времена» воевал с Персией на южном Кавказе, в местах близких для «исторической Армении». Там Котляревский завоевывал для христианской империи «персидские / татарские / азербайджанские ханства». Для христианина, армянина Айвазовского, имевшего «свои мнения», это было достойное деяние. И такая колониальная война, подобно войне с черкесами, ему казалась абсолютно правильной, позитивной.
Памятник П.Котляревскому, который возвели оккупанты в Феодосии
В следующий раз мы поговорим о том, как, благодаря живописи, смешивались с реальной историей – сказки, легенды, былины, как это помогало Российской империи приватизировать наследие Киевской Руси. Всё – на примере работ Виктора Васнецова.
(Продолжение следует)
Олег Кудрин, Рига