Элегия. Немой Онегин. Часть ХV

ХLV. УМАЛИВАЮ, ОЧУВСТВУЙСЯ!

Писал долго, но это дело творческое. Случалось, ждал вдохновенья (хотя количество и качество созданного за 8 лет параллельно с ЕО — показывают яснее ясного, что муза у Пушкина дневала и ночевала).

Но печатание книжки вовсе не требует вдохновения.

Если долгие годы сочинительства можно хоть как-то объяснить, то проволочки с публикацией необъяснимы. И какие адские проволочки!

Вот таблица. Слева дата окончания главы. В центре дата выхода в свет. Справа — сколько времени готовый текст пролежал до публикации. Смотришь и не веришь глазам.

Когда печатал Первую главу, Вторая и Третья были уже готовы. Мог издать их одной книжкой, мог — раз в месяц. Но год? но три?! Это необъяснимо.

Задержка всегда имеет причины. Обычных две: либо автор не успел, либо цензура не пропустила.

Примеров авторских опозданий тьма. Достоевский вечно не успевал к сроку, Чехов держал в жутком напряжении Художественный театр.

Чехов — Немировичу-Данченко. 24 ноября 1899. Ялта

Будущий сезон пройдёт без моей пьесы — это уже решено.

Немирович-Данченко — Чехову. 28 ноября 1899. Москва

Воскресенье. Утро. Меня очень взволновала твоя фраза, что будущий сезон пройдёт без твоей пьесы. Это, Антон Павлович, невозможно!! — Я тебе говорю — театр без одного из китов закачается. Ты должен написать, должен, должен!! Если гонорар не удовлетворяет тебя (извини, пожалуйста, что резко перевожу на это), мы его увеличим.

Если солидный Владимир Иванович Немирович-Данченко к обычной дате письма вдруг добавляет «Воскресенье. Утро», если ставит двойные восклицательные знаки и трижды подряд пишет «должен» — значит, только что с утренней почтой получил из Ялты ужасный отказ, руки у него затряслись, кофе пролил… Что он кричал — не знаем; матерно писать не стал, зато не удержался грубо про деньги: говори, сколько тебе надо?

Чехов — Немировичу-Данченко. 3 декабря 1899. Ялта

Ты хочешь, чтобы к будущему сезону пьеса была непременно. Но если не напишется? Я, конечно, попробую, но не ручаюсь и обещать ничего не буду.

Главы «Онегина», однако, давно готовы — значит, творческая причина задержек отпадает.

…Цензурные объятия куда крепче. «Бориса Годунова» разрешили напечатать спустя 6 лет после написания (на сцену допустили через 40). И это не рекорд. Вроде бы невинный стишок «Свободы сеятель пустынный» 43 года лежал в ожидании печати…

Но к «Онегину» цензура была снисходительна, не тормозила. В чем же причина задержек? Ведь своевременный выход очередной части очень важен: и для автора (которому всегда не терпится осчастливить мир), и для успеха у публики. Она ждет обещанного, а не получив, начинает злиться, а потом… потом увлекается другим — разве нечего читать? полки магазинов всегда полны.

Вот что писал вдумчивый Юрий Карякин о журнальных публикациях вообще и о «Бесах» Достоевского в частности:

Первая журнальная публикация романа «с продолжением» имеет своё огромное преимущество, свое особое обаяние. Читатель настраивается на определенный ритм, вовлекается в него, живёт в нём и как бы сам — своим ожиданием — взвинчивает его. Между писателем и читателем надолго, иногда на год-два, возникает какое-то особое поле, особая атмосфера, какое-то более непосредственное взаимодействие, чем в случае издания книги. Достоевский прекрасно сознавал всё это, дорожил этим и придавал первой журнальной публикации своих романов (ритму, порядку, даже паузам) значение чрезвычайное, значение некоего «действа», некоей «мистерии».

Закрыв одиннадцатый номер «Русского вестника» за 1871 год, с каким нетерпением, с каким напряжением читатель ждал следующей главы…

Вышел двенадцатый номер — продолжения нет. Первый, второй, третий номера 1872 года — нет, нет и нет. Нет целый год! Нет вплоть до одиннадцатого номера. Факт беспрецедентный.

Юрий Карякин.
Прозрения и ослепления (О «Бесах»).

Задержка на год — беспрецедентный факт? А на три года не хотите?

Нетерпеливые читатели, вынужденные годами ждать продолжения пушкинского романа, гадали, что станет с его героями. Поэт Валерий Брюсов (1873–1924) записал рассказ своего деда — писателя Александра Бакулина (1813–1894) — о том, «с каким нетерпением, с каким напряжением ожидалось появление новой главы „Евгения Онегина“; как в столицах и в провинции меж молодыми людьми на вечеринках подымались споры, что будет с Онегиным: женится ли он на Татьяне? доведёт ли автор своего героя до кончины? и от чего умрёт Евгений?».

А Варю помните?

Приехал в Апраксино Пушкин, сидел с барышнями и был скучен и чем-то недоволен. Я говорю ему: зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала. Варваре тогда было лет 16, собой была недурна.

Воспоминание А.Новосильцевой.

Пушкинские читатели не просто ждали, они жаждали. Пушкину крайне были нужны деньги. «Онегин» — вернейший доход. И уж если написал — издай, продай рукопись. Не тут-то было. Довольно будет одного письма Плетнева. Того самого, о котором в Посвящении читаем:

…Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя —
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты…

Прекрасная душа, святая мечта, высокие думы — таких комплиментов от Пушкина, кажется, больше никто не получал. И ведь не минутный порыв и не в частном письме, где такую похвалу увидит только адресат. Посвящение, появившееся при первом издании Четвёртой и Пятой глав (одной книжкой в 1828 году), потом осталось в прижизненных изданиях полного «Онегина». За всю оставшуюся жизнь Пушкин в Плетневе не разочаровался.

Вот его умоляющее письмо:

Плетнев — Пушкину. 22 сентября 1827. Петербург

Ничто так легко не даст денег, как Онегин, выходящий по частям, но регулярно через два или три месяца. Это уже доказано. Он, по милости божией, весь написан. (Пушкин уже писал Седьмую, а все еще не печатал Четвертую.) Только перебелить, да и пустить. А тут-то у тебя и хандра. Ты отвечаешь публике в припадке каприза: вот вам Цыганы; покупайте их! А публика, на зло тебе, не хочет их покупать и ждёт Онегина да Онегина. Теперь посмотрим, кто из вас кого переспорит. Деньги-то ведь у публики: так пристойнее, кажется, чтобы ты ей покорился…

В последний раз умаливаю тебя переписать 4-ю главу Онегина, а буде разохотишься — и 5-ю, чтобы не с тонинькою тетрадкою идти к Цензору. Если ты это сделаешь, то отвечаю тебе и за долги твои, и за доходы на год; а если ещё будешь отговариваться и софийствовать, то я предам тебя на произвол твоей враждующей судьбе.

Очувствуйся: твоё воображение никогда ещё не создавало, да и не создаст, кажется, творения, которое бы такими простыми средствами двигало такую огромную гору денег, как этот бесценное золотое дно Онегин. Он однако не должен выводить из терпения публики своею ветреностию.

Мы не знаем тех пушкинских «отговорок и софистики», но видим: Плетнев не признаёт их резонными, отвергает как чепуху… Причины должны быть серьезными, чтобы так мучить читателя. Черт с ними, с читателями? А мучить верного друга и жертвовать собственною выгодой?..

Друг Плетнев не только «в последний раз» умоляет. Он еще и очень резок с обидчивым Автором, употребляет колкие выражения: хандра, припадки каприза. Но капризы не могут, кажется, длиться годами, да так регулярно.

…В предисловии к Третьей главе Пушкин клялся читателям, что станет аккуратным:

Первая глава Евгения Онегина, написанная в 1823 году, появилась в 1825. Спустя два года издана вторая. Эта медленность произошла от посторонних обстоятельств. Отныне издание будет следовать в беспрерывном порядке: одна глава тотчас за другой.

Предисловие Автора к первому изданию Третьей главы. Октябрь 1827.

Тотчас? Таблица показывает: хватило его ненадолго. Сами видите: после трехмесячных перерывов опять начались двухлетние.

Медленность произошла от посторонних обстоятельств — разве это объяснение? Каких обстоятельств? Кому посторонних? И как могут посторонние мешать типографии? Ссылка? Но он уже год на свободе, да и не мешала ему ссылка публиковать стихи и поэмы.

План? План — это закон. Для писателя, художника, композитора — это закон, установленный им для самого себя.

И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол…

Онегин. Глава Восьмая. 1830.

«В закон вменяя произвол» — да это идейный анархист, а вовсе не исполнитель хрестоматийных планов.

Но в чем же, черт возьми, причина необъяснимых задержек? Хотите узнать ответ сию секунду?

ХLVI. ТОРМОЖЕНИЕ

Мы должны двигаться медленно. В наше время это очень трудно. Скоро 200 лет как погоня за скоростью стала идеей фикс человечества.

Вообразите: от сотворения мира и до Пушкина скорость передвижения не менялась!

Агамемнон, царь Давид, Александр Македонский, Чингисхан, Юлий Цезарь, апостол Павел, Папы Римские, мушкетеры и миледи, принц и нищий, фараон и раб, Петр Первый и арап — все! — или свои ноги, или лошадиные. И вдруг…

Поезд, автомобиль, самолет, ракета… Немыслимый рекорд скорости по Жюль Верну: вокруг света за 80 дней. Гагарин облетел за 80 минут — в полторы тысячи раз быстрее. (Время взлета и посадки не в счет.)

Скорость покорила не только пространство и время, но и мозги. Рэп стремителен настолько, что нормальный человек (уходящий из натуры) не успевает даже разобрать слова, где уж успеть понять образность, юмор, словесную игру — все это у классных рэперов есть, да не про нашу честь.

Мы должны двигаться медленно. В этом есть огромный смысл. В Индию вы летите 6 часов, Афанасий Никитин шел 6 лет. Что увидели вы, кроме стюардессы и таблички «пристегните ремни». А Афанасий! — подумать только: какие пейзажи, встречи, разговоры, опасности, приключения. Он от путешествия в Индию получил в миллион раз больше, чем вы. Расскажите знакомым про свою кухню. Вам часа не хватит. Высота потолка, линолеум, сколько конфорок, марка холодильника, куда выходит окно, посуда, сушилка, кофемолка, люстра, ножи, ложки, плошки, поварешки… Расскажите про Индию. Пяти минут будет много: ну, короче, слоны, коровы, йоги и эти, как их, шивы.

Вы смотрите на картину 10 секунд, экскурсовод рассказывает 10 минут, а реставратор возился 10 лет. Ну и кто больше получил от этой картины?

Чем меньше скорость человека, тем больше у него времени думать.

ХLVII. ВСЁ НА ПРОДАЖУ

При первом издании Первой главы, перед текстом «Онегина», Пушкин (в виде предисловия) поместил «Разговор книгопродавца с поэтом». Стихотворение вызвало восторг не меньше, чем сама поэма.

РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ

Книгопродавец.

Стишки для вас одна забава,
Немножко стоит вам присесть,
Уж разгласить успела слава
Везде приятнейшую весть:
Поэма, говорят, готова,
Плод новый умственных затей.
Итак, решите; жду я слова:
Назначьте сами цену ей.
Стишки любимца муз и граций
Мы вмиг рублями заменим
И в пук наличных ассигнаций
Листочки ваши обратим…

Поэт.

Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья
И от людей, как от могил,
Не ждал за чувство воздаянья!
Блажен, кто молча был поэт
И, терном славы не увитый,
Презренной чернию забытый,
Без имени покинул свет!
Обманчивей и снов надежды,
Что слава? шёпот ли льстеца?
Гоненье ль низкого невежды?
Иль восхищение глупца?..

Книгопродавец.

Прекрасно. Вот же вам совет;
Внемлите истине полезной:
Наш век — торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что слава? — Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
Предвижу ваше возраженье;
Позвольте просто вам сказать:
Не продаётся вдохновенье,
Но можно рукопись продать.

Стихи гениальные (они тут нами, извините, сокращены вшестеро), но их не помнят. Ни в связи с «Онегиным», ни вообще. Хотя одну фразу из «Разговора» знают и цитируют все — даже те, кто никогда стихов не читал, и даже те, кто вообще никогда ничего не читал.

Эти слова стали русской поговоркой: Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать.

«Разговор» очаровал истинных знатоков и ценителей.

Жуковский — Пушкину. 12 ноября 1824. Санкт-Петербург

Ты имеешь не дарование, а гений. Ты рождён быть великим поэтом. Читал Онегина и Разговор, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе.

Жуковский читал рукопись. Книжка вышла через три месяца.

Плетнёв — Пушкину. 22 января 1825. Санкт-Петербург

Какая прелесть! Латынь мила до уморы. Ножки восхитительны. Ночь на Неве с ума нейдёт у меня. Если ты в этой главе без всякого почти действия так летишь и влечёшь, то я не умею вообразить, что выйдет после. Разговор с книгопродавцем верх ума, вкуса и вдохновения. Я уж не говорю о стихах: меня убивает твоя логика. Ни один немецкий профессор не удержит в пудовой диссертации столько порядка, не поместит столько мыслей и не докажет так ясно своего предложения. Между тем какая свобода в ходе! Увидим, раскусят ли это наши классики?

Видали, какие похвалы! Да еще от Жуковского — тогда поэта № 1. Да еще всего лишь после Первой главы. Понимающие люди тогда не стали дожидаться, пока будет опубликовано «все»; хвалили, совершенно не зная, когда и чем кончится; — верили в талант.

Нас же сейчас из всего шедевра ума, вкуса и вдохновения интересует именно и только эта, затрепанная миллионами пошляков торговая формула высокой литературы. (Высокой; ибо низкая охотно продает и вдохновение. Точнее, выдохновение, где вместо кислорода поэзии сероводород пропаганды.)

«Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать» — в «Разговоре» формулу произносит торговец, но Автор и сам в точности так думал и, что важнее, так действовал. Пушкин всю жизнь старался продать свои стихи и прозу: побольше и подороже. Других доходов не было, а карты, гулянки, потом жена и дети… Умер, будучи должен огромные суммы.

Вы, уважаемый читатель, это все знаете, поскольку вы — читатель. Но это же присказка, а сказка впереди. Так полагается: сперва ребенок в тысячный раз слышит знаемые наизусть «в некотором царстве, в некотором государстве», а уж потом начинается что-то новое, волшебное «крибле-крабле-бумс!»

Но все же: если и Плетнев умолял продать, и сам Пушкин считал это правильным, то почему тянул годами? Хотите узнать ответ сию секунду?

ХLVIII. ДЕВА ВО МГЛЕ

Пушкин о стихах Ленского отзывается снисходительно и насмешливо:

Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слёзы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.

Глава Вторая.

И нечто, и туманна даль — люди, львы, орлы и куропатки, пауки и туманные огни — такую пьесу потом написал Костя Треплев; Онегина не нашлось, и Костя застрелился сам. А Ленский Ольге лепит в альбом свой летний лепет. Всегда, везде.

Поедет ли домой: и дома
Он занят Ольгою своей.
Летучие листки альбома
Прилежно украшает ей:
То в них рисует сельски виды,
Надгробный камень, храм Киприды,
Или на лире голубка
Пером и красками слегка;
То на листках воспоминанья
Пониже подписи других
Он оставляет нежный стих,
Безмолвный памятник мечтанья,
Мгновенной думы долгий след,
Всё тот же после многих лет.

Глава Четвёртая.

А вот что сочинил Ленский перед самой дуэлью (эти стихи Пушкин зачем-то для нас сохранил):

Стихи на случай сохранились,
Я их имею; вот они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Паду ли я, стрелой пронзённый,
Иль мимо пролетит она?..
Блеснёт заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я — быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придёшь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной…»
Так он писал темно и вяло

Глава Шестая.

Нравятся вам стихи Ленского или нет, но Пушкин относится к ним откровенно иронически. «Темно и вяло» — рецензия гробовая. Тем более беспощадная, что Ленского вот-вот застрелят. Причем читатель стихов про «раннюю урну» этого еще не знает, зато Автор точно знает, что Ленскому осталось смерти ждать недолго — 9 строф.

…В «Онегине» есть незаметная строфа; можно сказать, лишняя. Знаменитые чтецы ее, конечно, произносят (куда денешься), но — впроброс, влегкую. Там ни Тани, ни Онегина; упомянуты лишь персонажи второго плана и один приятель Автора. Тема — стишки.

Не мадригалы Ленский пишет
В альбоме Ольги молодой;
Его перо любовью дышет,
Не хладно блещет остротой;
Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И полны истины живой
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков вдохновенный,
В порывах сердца своего,
Поёшь, бог ведает, кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе.

Глава Четвёртая.

«Истина живая»? — это у Ленского-то? Пусть он и Языков пишут элегии — нам-то что? В романе/поэме это не более чем детали пейзажа.

«Элегия — лирическое стихотворение, проникнутое грустью; в стихотворной форме передает эмоции, философские раздумья».

Энциклопедический словарь.

Вот, кстати, элегия. Типичная лирично-печально-поэтичная, напечатанная в «Полярной звезде» — альманахе, который с огромным успехом издавали Кондратий Рылеев (повешен) и Александр Бестужев (сослан в Якутск, позже погиб на Кавказе в стычке с горцами); альманах тоже, естественно, пал жертвой восстания Декабристов.

ЭЛЕГИЯ

Редеет облаков летучая гряда;
Звезда печальная, вечерняя звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и чёрных скал вершины;
Люблю твой слабый свет в небесной вышине:
Он думы разбудил, уснувшие во мне.
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где всё для сердца мило,
Где стройны тополи в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и тёмный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень —
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла.

1820

Какая-то романтическая розовая чепуха, шепот, робкое дыханье, трели воробья… Сочинил, напомним, Александр Пушкин. А вот его письмо:

Пушкин — Бестужеву. 12 января 1824. Одесса

Я на тебя сердит и готов браниться хоть до завтра. Ты напечатал именно те стихи, об которых я просил тебя: ты не знаешь, до какой степени это мне досадно. Ты пишешь, что без трёх последних стихов элегия не имела бы смысла. Велика важность! Я давно уже не сержусь за опечатки, но в старину мне случалось забалтываться стихами, и мне грустно видеть, что со мною поступают, как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности.

Пушкин пишет Бестужеву про свою «Элегию». «Именно те стихи» — это три последних стиха элегии — три последние строчки, которые Пушкин требовал выбросить при печати, а Бестужев оставил. Но что там такого? Дева во мгле?

…Черт возьми! Если б не гневное письмо Бестужеву и не эта мучительная работа, которую вы терпеливо читаете, автор бы так и умер, наизусть зная эти хрестоматийные строки и совершенно не понимая, что там написано.

Для подростков поясним «полуденные волны» — это черноморские. Полуденный — не время суток, а южный, если смотреть, например, из Михайловского или хоть из Ленинграда.

«Я помню твой восход, знакомое светило» — солнце? нет, там вечер, ну значит, луна?

Кого во мгле (на ощупь?) искала дева? Конечно, Пушкина! Но тогда надо «меня искала», а «тебя» это опечатка. «И именем своим подругам называла» — то есть эта дева (положим, Маша) шарит в темноте: где тут Саша? А подругам говорит: «Ищу Машу» — — электрического освещения тогда на черноморских набережных не было (да и набережных почти не было), и подруги могли видеть лишь смутную тень, но если она молчит, то поди пойми: женщина ли это или наоборот.

Но как прочтешь внимательно — так совершенно ясно: вечерняя звезда — Венера; это ее восход вспоминает Автор и к ней обращается; и некая юная дева во мгле ищет именно Венеру и (кокетничая) называет ее своим именем; а по трем последним строчкам подруги девы поймут, что Пушкин был совсем рядом, — поймут то, чего не знали и не должны были знать. А кто проболтался? Предатель!

Пушкин — Дельвигу. 16 ноября 1823. Одесса.

Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя.

Это письмо к Дельвигу мы уже цитировали, показывая, что Автор сам называл свой «роман» поэмой. Но сейчас нас интересует не определение литературного жанра, а некая семантико-лексическая тонкость. «Забалтываюсь» мы обычно понимаем как многословие, пустословие. Болтун, говорящий много и о чем попало; о том, о сем, а чаще ни о чем (Грибоедов). Заболтался — говорил долго и куда-то опоздал. Либо — сказал чепуху, запутался.

С этим схожа (на первый взгляд) фраза из письма Бестужеву «в старину мне случалось забалтываться стихами».

Но рядом с «болтать» (говорить без умолку) лежит «проболтаться» — выдать секрет. «Болтун — находка для шпиона» — это не тот, кто много говорит, а тот, кто по неосторожности выбалтывает тайну. Из сердитого письма Бестужеву совершенно ясно, какой смысл у пушкинского «забалтывался» — проговорился!

Невинная элегия, чистая лирика. Но из письма видно: Пушкин всерьез огорчен публикацией. Не опечатками, не качеством стихов, а тем, что одна, всего лишь одна женщина узнает себя и подумает о нем как о негодяе, который ради красного словца, ради успеха у публики обнажил интимную тайну. Чтобы этого не случилось, он и жертвовал смыслом («велика важность!»).

А ведь между сочинением Элегии и ее появлением в «Полярной звезде» прошло четыре года! Но, оказывается, ничего не забылось, все живо.

Вот и разгадка задержек! Вот и вопрос, постоянно мучивший Автора: что делать? — вычеркивать чуть не из каждой строфы для кого-то слишком ясные, слишком откровенные строчки?

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к её ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!..

ЕЛИЗАВЕТА ВОРОНЦОВА 1792 г.р. И МАРИЯ РАЕВСКАЯ 1804(?) г.р.

Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя…
И ножку чувствую в руках…

…Это, видите ли, разные ножки; их тут четыре (минимум три). Вот доказательство:

Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных…

Если Автор говорит, что больше не хочет «прославлять надменных» — значит, их несколько, и он только что их прославлял. Значит, он не сомневается, что они себя узнают: и та, которая бегала по пляжу, и та, которая сидела верхом, а он держался за стремя; и та, которая…

ДОН ГУАН (задумчиво).
Бедная Инеза! Как я любил её!
ЛЕПОРЕЛЛО.
Что ж, вслед за ней другие были.
ДОН ГУАН.
Правда.
ЛЕПОРЕЛЛО.
А живы будем, будут и другие.
ДОН ГУАН.
И то.

АННА КЕРН 1800 г.р. И АМАЛИЯ РИЗНИЧ 1803 г.р.

…Море пред грозою — это там же, на юге; но та, что на пляже, и та, что искала Венеру во мгле, — разве это одна и та же?

«Прославить» и «ославить» тут очень близко. Приятна ли «девам» (и их мужьям, их отцам) такая слава, где прямо сказано, что они не стоят ни любви, ни стихов?.. Прославил Автор своих подруг или невольно ославил, увлеченный восторгом поэзии?

ЕВПРАКСИЯ ВУЛЬФ (ЗИЗИ) 1809 г.р.

Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил её напев?
Чей взор, волнуя вдохновенье,
Умильной лаской наградил
Твоё задумчивое пенье?
Кого твой стих боготворил?»
— И, други, никого, ей-богу!

Некие друзья спрашивают Пушкина, а он отпирается, но разве ж это не признание? Это ж у него толпа любовниц. Или по-вашему «ревнивые девы» — просто знакомые? А ответ Автора: «Никого, ей-богу» — пустая отговорка, старая песня: я это потому пишу, что уж давно я не грешу.

ХLIХ. НЕВОЛЬНИК ЧЕСТИ

Теперь мы совершенно иначе читаем «пустую» строфу о стихах Ленского и Языкова:

…Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И полны истины живой
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков вдохновенный,
В порывах сердца своего,
Поёшь, бог ведает, кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе.

Что заметит, услышит — про то и пишет. И полны истины живой текут элегии рекой. Ясно же: Ленский пишет про живые, а не выдуманные чувства, живые телесные встречи, а не про зефиры, амуры, виолы, эфиры; пишет про глаза, губы, ручки, ножки (см. письмо Пушкина к Анне Керн). Помните: Ленский рассказывал Онегину не про бестелесную нимфу, наяду, дриаду, а про свою очень живую невесту:

Ах, милый, как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь!

«Поёшь бог ведает кого» — это ж не значит, будто Языков сам не знает, о ком пишет, что это некие туманные люди-львы-орлы-и-куропатки. Языков точно знает имя (имена)! Это читатели, в том числе Пушкин, не знают, как ее (их) зовут. Но очень понимают, о какого рода приключениях речь.

И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе.

Русским языком сказано: когда-нибудь сам прочтешь свои стихи как дневник. Вот и «Онегин» — настоящий дневник, полон страстей. Как ни странно, они могут быть и холодными.

В Посвящении Пушкин обращается к Плетневу:

Прими собранье пёстрых глав,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, лёгких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.

Ума холодные наблюдения и сердца горестные заметы — это, конечно же, дневник. (Холодные наблюдения — вовсе не значат «равнодушные». Холодные наблюдения Сальери полны адских страстей. Он и есть в аду. Существует мнение, что ад место не раскаленное, а ледяное.)

Мы, оглядываясь, видим лишь руины. (Бродский. Письма римскому другу.)

Теперь мы совершенно иначе читаем строки, которые, не замечая, проскакивали в прежние годы и проскочили только что, — о стихах Ленского в альбоме Ольги:

То на листках воспоминанья
Пониже подписи других
Он оставляет нежный стих,
Безмолвный памятник мечтанья,
Мгновенной думы долгий след,
Всё тот же после многих лет.

Глубокая мысль — и на таком мелком месте (альбом девчонки!). Нежный стих становится памятником — на века! Как и сказано: превыше пирамид и крепче бронзы. Запечатленное прекрасное мгновенье. Да, Колизей развалился, а стихи Катулла (I в. до Р.Х.), стихи Гомера (VIII в. до Р.Х.), псалмы Давида (ХI в. до Р.Х.) — после долгих лет, после тысяч лет — как новые. Точнее — лучше новых.

…Не только поэту его элегия рассказывает о любовном приключении. Элегию читает зоркая внимательная «вторая сторона», понимающая каждое слово.

Потом ее читает очередная «вторая сторона» — зоркая, бешено ревнивая.

— Это чье еще «счастливое стремя»?!! Это чью ножку ты держишь в руках и не можешь забыть?!!

— Милая, да это ж было сто лет назад! Да я даже не помню, как ее звали. Пойми ты: это напечатано сейчас, а писал-то я вон когда. Я ж тогда тебя не знал!

Еще хуже, если две—три «вторые стороны» случились одновременно, и теперь это обнаружилось.

— Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил её напев?!

— Милый, я помню и кипарисы, и туманную мглу, и Венеру. Только вот я никогда, ни-ког-да не называла ее своим именем. Помнишь, два вечера подряд тебя не было, а потом ты врал, что ездил в срочную командировку.

— Да! Ездил! Меня Воронцов на саранчу послал.

— Я не про саранчу! Отвечай: кто называл Венеру своим именем? Проклятая Машка? Отвечай, сволочь! Отвечай, арапская рожа!

— Я это потому пишу, что уж давно я не грешу.

— Рассказывай эти сказки кому угодно… ах… ах… Ну ладно, оставайся ночевать, после переговорим.

ДОН ГУАН.
А признайся, а сколько раз
Ты изменяла мне в моём отсутствии?
ЛАУРА. А ты, повеса?
ДОН ГУАН.
Скажи… Нет, после переговорим.

Господи! пусть уж лучше стишки полежат годика два—три, пока страсти остынут.

Пушкин — Вяземскому. Ноябрь 1825. Михайловское

Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чёрт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлечённый восторгом поэзии (курсив наш. — А.М.).

Он исповедался в своих стихах невольно, забалтывался, увлеченный восторгом поэзии, — это Автор о себе. Точнее: он сам не замечает, что в безответственном дружеском письме, говоря о Байроне, — сказал о себе. Мы все судим по себе (в психологии это называется «проецироваться»).

Имена? А вам зачем? Вас же не интересуют имена любовниц Овидия, воспевшего науку страсти нежной; а с кем спал Гомер? а как фамилия княжны, которую Стенька выкинул за борт после первой ночи?

Откровенность? Более всех она удалась Герцену. «Былое и думы» местами тяжело читать именно из-за жуткой откровенности в описании чувств, интимнейших событий, черных мыслей. Измены и предательства не сподвижников по революционной борьбе (вот уж заурядная чепуха), нет — страшные семейные сердечные ужасы. Рядом с ними умственные (идейные, партийные) — ничто. (А если вас карьерные движения волнуют сильнее, чем сердечные, — вам повезло. Только не прячьтесь за занавеской, когда Гамлет матерно будет говорить с матерью.)

…Плетнев не понимает: в чем причина упрямства? почему Пушкин не отдает в печать? А причина простая: мораль. Она дорого стоит. Точнее: дорого обходится.

Сейчас эти терзания кажутся выдумкой. Девочки выкладывают в сеть крупным планом свои беспорядочные совокупления… С нашей точки зрения, они не проститутки. Они вообще не люди — внешнее сходство не в счет.

…Нас не интересуют имена. Мы пытаемся понять Автора, который мается: вычеркивать? или пусть стихи полежат года два-три? авось время сгладит остроту разрыва, боль взаимных измен и обид; и глава «Онегина» (попав в ручки тех, чьи ножки бегают тут по страницам и строфам) вместо досады и гнева вызовет нежность; и кто-то двум-трем близким подругам даже покажет (под страшным секретом!) пальчиком на строчку и краснея, скажет: «Это я».

Продолжение следует.

Немой Онегин. Часть I

Немой Онегин. Часть II

Немой Онегин. Часть III

Немой Онегин. Часть IV

Немой Онегин. Часть V

Немой Онегин. Часть VI

Немой Онегин. Часть VII

Немой Онегин. Часть VIII

Немой Онегин. Часть IX

Во мраке заточенья. Немой Онегин. Часть X

Немой Онегин. Части XI и XII

Свобода. Немой Онегин. Часть ХIII

Угодить невозможно. Немой Онегин. Часть ХIV