Немой Онегин. Часть I

Я говорил сегодня с умнейшим человеком России!

Император Николай I

Наилучшим является такое произведение, которое дольше других хранит свою тайну. Долгое время люди даже не подозревают, что в нём заключена тайна.

 Поль Валери

Он исповедался в своих стихах, невольно.

Из частного письма

 I. ЗАЙЧИК, БЕГИ!

Татьяна написала Онегину гениальное письмо (сам Пушкин восхищался). Теперь оно — шедевр русской лирики, жемчужина мировой поэзии.

Волнующее место! Барышня призналась в любви к малознакомому человеку: «Ты мне послан Богом! Я вся твоя, душой и телом!» Отправила секретно, сгорая со стыда, ужасаясь себе самой. Если узнают — ей конец. Сегодня девушка, выйдя на улицу совершенно голой, подвергнет свою репутацию гораздо меньшей опасности.

По тем временам — безумный поступок; и Татьяна верит: Онегин ответит немедленно. Уж он-то понимает, какой подвиг она совершила. Прочтет — и тут же прискачет. Или пришлет записку: «Ровно в полночь! Приходите к амбару!»

Но день протёк, и нет ответа.

Другой настал: всё нет, как нет.

Бледна как тень, с утра одета,

Татьяна ждёт: когда ж ответ?*

«С утра одета» — значит, одета для приёма гостей: причёска, корсет, платье до полу, туфли. Два дня при параде. Наконец на вторые сутки (!), вечером…

…Татьяна пред окном стояла,

На стёкла хладные дыша,

Задумавшись, моя душа,

Прелестным пальчиком писала

На отуманенном стекле

Заветный вензель О да Е.

И между тем, душа в ней ныла,

И слёз был полон томный взор.

Вдруг топот!… кровь её застыла.

Вот ближе! скачут… и на двор

Евгений! «Ах!» — и легче тени

Татьяна прыг в другие сени,

С крыльца на двор, и прямо в сад,

Летит, летит; взглянуть назад

Не смеет; мигом обежала

Куртины, мостики, лужок,

Аллею к озеру, лесок,

Кусты сирен переломала,

По цветникам летя к ручью

И задыхаясь, на скамью

Упала…

…Классика, Солнце русской поэзии, хрестоматийные скрижали — всё очень почтенное. Но давайте почитаем так, будто это репортаж из сегодняшней газеты. Впрочем, нынче многим привычней пялиться в телевизор, чем стихи читать. Ладно, смотрим сериал «Первая роковая любовь», эпизод III.

Девушка, живущая в огромном (по нынешним меркам) поместье, выскочила на заднее крыльцо,перебежала двор, пугая кур, собак, гусей, козу и гадкого утёнка, промчалась по саду, мимо оторопевших служанок, собиравших малину, вбежала в парк…

«Куртина — группа кустов или деревьев, ограниченная со всех сторон дорожками, аллеями…» (Академический словарь). «Куртины, мостики» — множественное число означает, что и тех и других — несколько, минимум по две штуки.

  • обежала лужок (уж точно не палисадник),
  • пролетела аллею к озеру — посмотрите любое кино «из той жизни» — это метров 800,
  • обежала лесок, изумляя грибников, — даже совсем крошечный лес уж никак не меньше километра в окружности…

Понятно? Это кросс по пересечённой местности. В платье до пят, в корсете, в туфельках (не в кроссовках). Три версты! И «мигом»? Иллюзию мгновенности Пушкин создал тем, что всю трассу засунул в две строчки.

Фотография со спутника территории поместья Тригорское

Но это не все. «Кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью». 17‑летняя девушка на бегу переломала кусты сирени? Даже каратисту (чёрный пояс, ХII дан) — вряд ли под силу. Она же не веточки с цветочками отломила. Стволики сирени — палки очень прочные, из них русские мужики делали ручки для лопат, топорища (проще было бы ей, летя по цветникам, переломать все георгины).

Неужели насмешка?

В школе учили, что Пушкин любит Татьяну. Да, она его любимая героиня. Но ведь не икона. Он про любимую Таню даже неприличную эпиграмму сочинил, где она по какой-то нужде изорвала «Невский альманах» (издёвка заодно и над альманахом).

Теперь у нас иконостас — Пушкин, «Евгений Онегин», Татьяна — всё святое, всё ужасно серьезное. Но писал не профессор, а молодой повеса, хулиган. Когда 24‑летний Автор читал друзьям-приятелям новенькую Третью главу, они, должно быть, подыхали со смеху; ржали и бились (по выражению Пушкина). Да и сам он скалил зубы, не сомневайтесь.

Л.С. Пушкин (брат поэта).

Приятели часто заставали его то задумчивого, то помирающего со смеху над строфою своего романа.

Пушкин — К.Ф. Рылееву. 25 января 1825. Михайловское

Бестужев пишет мне много об Онегине — скажи ему, что он не прав: ужели хочет он изгнать всё лёгкое и весёлое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии?

Татьяна не спортсменка.

Дитя сама, в толпе детей

Играть и прыгать не хотела

И часто целый день одна

Сидела молча у окна…

Она в горелки не играла…

Она любила на балконе

Предупреждать зари восход…

Похоже, это был первый забег в ее жизни. Совершенно детренированная, вечно невыспавшаяся (предупреждать зари восход — значит, вставать затемно), целыми днями сидит сиднем; то мечтает, то читает, то у окна, то на балконе. Не удивительно, что она падает на скамью задыхаясь, «жаром пышет». Всклокоченная, потная, исцарапанная, еле дышит — именно такую в следующий миг увидит Онегин и скажет: м-да, учитесь властвовать собою.

В следующий миг? Для героев и для нас — да. Но для первых читателей «Онегина» — от того момента, как Евгений нашёл Таню на лавочке (в финале Третьей главы), до того, как он открыл рот (в начале Четвёртой), — прошло 4 месяца.

Публику — всякий раз на самом интересном месте — ждал обрыв. Главы выходили с интервалом в месяцы, а чаще в годы. Похоже на издевательство. (Вообразите: премьерный показ «Семнадцати мгновений весны». Мюллер арестовал Штирлица, вы переживаете, трясетесь, и — перерыв на полтора года.)

Первых читателей не раз ждал шок — они ж не предвидели дуэль двух милых друзей. Для Ленского от вызова до смерти прошла одна ночь, а читатели долгие месяцы страдали в неизвестности, надеялись: вдруг помирятся?..

Приехал в Апраксино Пушкин, сидел с барышнями и был скучен и чем-то недоволен. Я говорю ему: зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала. Варваре тогда было лет 16, собой была недурна. Пушкин, не поднимая головы, спросил её:

— Ну, а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?

— Я бы только ранила Ленского в руку или в плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы раны и они друг друга ещё больше бы полюбили.

Воспоминание А. Новосильцевой.

Весь день плакала! — вот как чувствовали 200 лет назад, вот как читали, вот как выглядит «Над вымыслом слезами обольюсь», а мы произносим бездумно, беспечально. Поищите вокруг себя: кто хоть слезинку пролил над трупом Ленского? — не найдёте.

Мы живём в мире, где все финалы известны. Гамлет погибнет, Пьер разведется с Элен и женится на Наташе, Ставрогин повесится, Каштанка найдётся, Буратино победит…

Но первые читатели-слушатели-зрители ничего не знали. Ни про гения, ни про классика, ни чем кончится.

Мы знаем сюжеты. Зато перестали понимать, что происходит, хотя нам кажется, будто понимаем. Уверены, что понимаем.

Непосредственное понимание текста «Евгения Онегина» было утрачено уже во второй половине XIX века.

Лотман. Комментарий к роману Пушкина.

Выходит, 150 лет назад понимание пропало. А сейчас оно вернулось иль ещё сильней утратилося? …В этих заметках мы намерены доказать справедливость слов Поля Валери (см. эпиграф).

II. ТАНЯ

…А с чего она унеслась опрометью, как угорелая кошка? И как могли Лотман и Набоков (величайшие комментаторы «Онегина», люди чрезвычайно остроумные, ироничные) не заметить хулиганскую выходку Пушкина — смешной и несусветный кросс? Возможно, ширь, глубь и весомость их знаний не допустили легкомыслия.

С точки зрения нравов первой четверти ХIХ века письмо Татьяны не шедевр лирики, а самоубийство. Юрий Лотман в комментарии к «Онегину» объясняет: если бы про письмо узнали, то и Татьяна, и семья её были бы опозорены, замуж порядочный человек не возьмёт.

Реальные бытовые нормы поведения русской дворянской барышни начала XIX в., — пишет Лотман, — делали такой поступок немыслимым: и то, что она вступает без ведома матери в переписку с почти неизвестным ей человеком, и то, что она первая признаётся ему в любви, делало её поступок находящимся по ту сторону всех норм приличия. Если бы Онегин разгласил тайну получения им письма, репутация Татьяны пострадала бы неисправимо.

По ту сторону всех норм приличия! — отлично сказано. Да, русская дворянка в начале ХIХ века так поступить не могла. Зато так поступали героини французских романов — без конца писали пылкие, страстные письма. А Таня целый день одна сидела с книжкой у окна — читала, читала, читала.

Ей рано нравились романы;

Они ей заменяли всё;

Она влюблялася в обманы

И Ричардсона и Руссо.

Её гнали погулять, но и в лес она тащила книжку.

Воображаясь героиней

Своих возлюбленных творцов,

Кларисой, Юлией, Дельфиной,

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит…

Опасная книга? Да, романы могут быть смертельной отравой для юного сердца. Пушкин хоть и иронизирует, но не сомневается в этом ничуть; сам очень рано был отравлен.

Нас пыл сердечный рано мучит

И говорит Шатобриан

Любви нас не природа учит

А первый пакостный роман —

(Строфа IX Первой главы осталась в рукописи, при публикации Пушкин её изъял, обозначил точками.)

Это признание не Онегин делает, а Пушкин. И себя он не исключает; напротив: «нас» тут означает «нас всех, в том числе и меня». Могла ли Татьяна избежать такого чтения? В точности сказать нельзя, но отец не контролировал дочкин выбор книг. Он

Их почитал пустой игрушкой,

И не заботился о том,

Какой у дочки тайный том

Дремал до утра под подушкой.

А уж когда в глуши забытого селенья на один вечер показался Онегин…

…Теперь с каким она вниманьем

Читает сладостный роман,

С каким живым очарованьем

Пьёт обольстительный обман!

Вздыхает, и себе присвоя

Чужой восторг, чужую грусть,

В забвеньи шепчет наизусть

Письмо для милого героя…

Татьяна начиталась и вообразила себя какой-нибудь Дельфиной. Дон Кихот, начитавшись, превратился в сказочного рыцаря, победителя великанов; Том Сойер — в освободителя рабов. И заметьте: не только в воображении! Они и в жизни, в быту начинали вести себя соответственно, почему и казались окружающим совершенно сумасшедшими.

Когда она, сгорая, страдая и не в силах уснуть, садится за письмо, то сперва ещё что-то помнит о приличиях. С этого и начинает:

Я к вам пишу — чего же боле?

Что я могу ещё сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать.

Потом её уносит совершенно, бросает то в небеса, то в ад. «Кто ты — мой ангел ли хранитель или коварный искуситель?» — то есть, простите, дьявол.

Она очень стеснительная. Пушкин пишет: дика, боязлива. Даже во сне (где человека иногда посещают очень откровенные соблазны), во сне, когда её видит только медведь, Татьяна «одежды край поднять стыдится». А тут, в письме:

Ты в сновиденьях мне являлся,

Незримый, ты мне был уж мил,

Твой чудный взгляд меня томил,

В душе твой голос раздавался

Ты чуть вошёл, я вмиг узнала,

Вся обомлела, запылала…

Обомлела, запылала — вдумайтесь: это жутко откровенно. Она буквально безумно влюблена, до потери сознания. Себя не помня, она смешно перескакивает с обязательного «вы» на непозволительное «ты» и обратно на «вы»: «к вам пишу… в вашей воле… ты являлся… ты вошёл». Вот ещё:

Зачем вы посетили нас?

Но говорят, вы нелюдим.

То воля неба: я твоя…

Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Я жду тебя!..

Но мне порукой ваша честь…

«Я твоя!» — и вы думаете, будто Онегин не понял, что здесь написано? Да её даже уговаривать не придется.

И Татьяна понимает, что написала. Поэтому её мучает жуткий страх, два страха, даже три: что будет, если узнают; что о ней подумает Онегин; что будет, если он начнёт её, ну, скажем, расшнуровывать… И, быть может, ещё два-три жутких интимных страха.

Академические издания печатают в разделе «Черновые рукописи» чудесный пассаж. Барышня дописала письмо и…

В волненьи сидя на постеле

Татьяна чуть могла дышать

Письма не смея в самом деле

Ни перечесть, ни подписать

Подумала: что скажут люди?

И подписала: Т.Л.

На первый взгляд в двух последних строчках — ни рифмы, ни размера. Но тут остроумный фокус. Тогдашний читатель сразу догадывался, что Т.Л. (инициалы Татьяны Лариной) следует читать как буквы русской азбуки:

Подумала: что скажут люди?

И подписала: Твёрдо Люди.

Однако к её бегству все умственные «социальные» страхи отношения не имеют, независимо от того, что написали пушкинисты. Татьяна, бросившись бежать, не думает о том, что скажут люди. Она в этот момент вообще не думает.

Пушкин на экзамене читал стихи перед Державиным, перед кумиром.

Не помню, как я кончил своё чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять… Меня искали, но не нашли…

Пушкин. Table-talk (записи разных лет)

16-летний Пушкин убежал, себя не помня. А ведь никакое осуждение ему не грозило. Напротив — ждали похвалы, объятия великого старика. Напрасно объяснять бегство 17‑летней Тани логически — исходя из правил. У ней «интенсивное эмоциональное возбуждение, сопровождающееся аффективным сужением сознания» (см. учебник психиатрии).

…Чёрт возьми! Не хочется отвлекаться на всякую дрянь, но — Т. Лариной спасая честь, придётся сразу счеты свесть.

Да, уважаемые читатели, Татьяне 17 лет, и не обращайте внимания на уродов (или, вежливее сказать, — недоумков), которые, соблазняя других недоумков, потратили десятки лет и тонны бумаги, доказывая, что ей 13, а то и 9. Они просто путают Таню с няней, которую выдали замуж в 13 лет.

«…Расскажи мне, няня,

Про ваши старые года:

Была ты влюблена тогда?»

— И, полно, Таня! В эти лета

Мы не слыхали про любовь;

А то бы согнала со света

Меня покойница свекровь. —

«Да как же ты венчалась, няня?»

— Так, видно, Бог велел. Мой Ваня

Моложе был меня, мой свет,

А было мне тринадцать лет.

Ей было 13, ей! — няньке, а не Таньке. Таня спросила про «старые года». Старушка поняла и ответила ясно: «в эти лета», она же должна была своим ответом попасть в рифму и в размер. Но если бы Пушкин предвидел, до какой степени поглупеют некоторые потомки, он бы сочинил получше, типа:

— И, полно, Таня! В прежни годы

Мы не слыхали про любовь;

А то бы удавила с ходу

Меня покойница свекровь.

Второе проклятое место, будоражащее извращенцев:

Всё те же слышать возраженья,

Уничтожать предрассужденья,

Которых не было и нет

У девочки в тринадцать лет!

Кого не утомят угрозы,

Моленья, клятвы, мнимый страх,

Записки на шести листах,

Обманы, сплетни, кольцы, слёзы,

Надзоры тёток, матерей,

И дружба тяжкая мужей!

Вот, мол, второе доказательство, что Тане — 13. Но, во-первых, здесь вообще не про Татьяну, а про столичную жизнь Онегина (о чем ниже). «Дружба тяжкая мужей» — чьих? Тани и Оли? Они не замужем.

Во-вторых, «у девочки в тринадцать лет» — это просто выражение. Мы говорим: «Даже грудному ясно, что рубль упадет», а между тем грудному это совсем не так уж ясно.

Если Тане 13 лет, тогда Ольге всего два дня. Вспомните Ленского перед дуэлью:

Он мыслит: «буду ей спаситель.

Не потерплю, чтоб развратитель

Огнём и вздохов и похвал

Младое сердце искушал;

Чтоб червь презренный, ядовитый

Точил лилеи стебелёк;

Чтобы двухутренний цветок

Увял ещё полураскрытый».

Червь, понятно, Онегин, а двухутренний цветок — полуторадневная Ольга, согласны?

Но довольно. Вот письмо:

Пушкин — П.А.Вяземскому. 29 ноября 1824 г. Михайловское.

…Дивлюсь, как письмо Тани очутилось у тебя. Отвечаю на твою критику: Нелюдим не есть мизантроп, т.е. ненавидящий людей, а убегающий от людей. Онегин нелюдим для деревенских соседей; Таня полагает причиной тому то, что в глуши, в деревне всё ему скучно, и что блеск один может привлечь его… если впрочем смысл и не совсем точен, то тем более истины в письме; письмо женщины, к тому же 17‑летней, к тому же влюблённой!

Вопрос исчерпан; ей 17.

Эта юная влюблённая девственница, когда бежит, не руководствуется логикой. У неё в голове фантазии. Там чудеса, там леший бродит, ангел-хранитель летает; Онегин ей всюду мерещился, во сне посещал. А когда он нашёл её на лавочке, то показался ей привидением:

Блистая взорами, Евгений

Стоит подобно грозной тени

Да-с, грозная тень, из глаз искры, — именно привидение, адская штука, вылезает из гроба; вспомните отца Гамлета, тень Банко, заколебавшую Макбета, да и у нашего автора гробы закрываться не успевают — то царевич Димитрий из могилы вылезет:

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду

Всё снилося убитое дитя!

Ужели тень сорвёт с меня порфиру?

то сам царь Иван Васильевич:

Тень Грозного меня усыновила,

Димитрием из гроба нарекла!

Иззз грррробба! (скрежеща зубами, с рычанием, по-актёрски). Онегин у влюблённой Тани — из романов. Как простая девка Дульсинея обладала воображаемым титулом и достоинствами, так и воображаемый Онегин — рррроковой. А на деле — просто добрый малый, «как вы да я, как целый свет».

III. НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ

…Уважаемые читатели! Как вы понимаете, за главой ТАНЯ должна следовать глава ЖЕНЯ. Так и было. Но в процессе работы сюда то и дело стали вторгаться комментаторы и пушкинисты (среди которых встречаются совершенно убогие). Придется с ними разобраться немедленно, чтобы не тащить их в открытое море дальнейшего рассказа, где ждут события таинственные и невероятные. А ведь кроме пушкинистов (в числе которых вы увидите даже Б.Н. Ельцина) нас будут сбивать с пути еще и режиссеры, композиторы, соавторы Пушкина (да-да!), чтецы, артисты, художники… попробуй, прорвись к прекрасному и высокому сквозь такую толпу сцилл и харибд! Итак…

Итак, два великих комментатора — Лотман и Набоков — не заметили уморительно смешного кросса. У Лотмана об нём вообще ни слова, а у Набокова — педантичный реестр:

Описывая, как Татьяна, выскочив из-за стола, мчится в сени и потом в парк, Пушкин дает читателю представление о месте действия. Татьяна прыгнула в боковые сени, затем с крыльца на двор и в сад. Затем обежала куртины, т.е. клумбы в виде дисков, полумесяцев и прямоугольников, мостики, перекинутые над оврагами, и лужок («кошеный лужок» вычеркнут в беловой рукописи), влетела в парк по аллее, ведущей через лесок к озеру, но прежде, чем очутиться у озера, свернула с дорожки, бросившись сквозь непременные в каждом русском сельском поместье цветники, составлявшие предмет его гордости, — кусты сирени (или, как у Пушкина, «кусты сирен»: необычное словоупотребление, но имеется в виду, по Линнею, Syringa vulgaris, вывезенная из Азии через Турцию и Австрию в шестнадцатом веке, эмансипировавшаяся родственница ценимой в домашнем хозяйстве маслины).

Набоков дока. Его познания — наука; но, Боже мой, какая скука. «Описывая, Пушкин даёт читателю представление о месте действия». Скука и, простите, бред. Пушкинским современникам не надо описаний, чтобы иметь представление. Они и так знают, как выглядит барское поместье. И какого действия это место? Ни во дворе, ни в саду, ни в аллее, ни на лужочке, ни в лесочке никакого действия не случится. Только на лавочке. И что такое боковые сени? Есть парадное крыльцо и заднее. Бокового нету (езжайте хоть в Михайловское, хоть в Тригорское). Не уступая Набокову в занудстве, спросим: из-за какого это стола у него выскочила Татьяна? У Пушкина она чай пить не стала, за стол не села, а

пред окном стояла,

На стёкла хладные дыша

И на кой в комментарий к «Онегину» пролезла эмансипировавшаяся родственница маслины? (Эмансипация — освобождение от зависимости, от угнетения, от предрассудков. Академический словарь.) От каких таких предрассудков освободилась племянница маслины? Что тут, кроме вздорного демонстрирования эрудиции, эмансипировавшейся от всякого смысла? Всё классифицировал комментатор, но пропала дистанция огромного размера. В точности по пословице: за деревьями не увидел леса.

Увы, это не всё о нём. Вот как Набоков объяснил, почему Таня убежала:

Татьяну поразил не сам по себе приезд Онегина, а то, что он не ответил на её письмо до этого визита. В эпистолярных романах, на которых воспитывалось её чувство, ответ давался письмом, а не словесно. Не знающая правил реальность разрушает предустановленный порядок романтической словесности.

Ну, брат Набоков, исполать! Вот, оказывается, что её шокировало до потери сознания — разрушение предустановленного порядка романтической словесности! Дряхлый профессор славистики от такой жути и впрямь мог бы помереть. Но Таня? Выходит, она была два дня «с утра одета» ради почтальона, который — не забудем — дворовый мальчик, внук старой няньки… Согласитесь: сия главка недаром названа «На всякого мудреца…»

…Автору этих строк в жизни попадались разные книги о Пушкине. Мудрый Вересаев, поразительная Абрамович (Пушкин. Последний год), глубокий и умнейший Лотман… Попадались скучные, а порой откровенно бредовые; попадались, увы, грязные и, ещё того хуже, — невероятные дураки… Что до великого набоковского комментария, надо признаться — несколько раз принимался: то с начала, то наугад (где откроется) — осилишь сто страниц и бросишь, уж слишком переизбыточно; да и не для нас он комментировал, а для англоязычных студенток, которым невдомёк и валенки, и квас, и Жуковский с декабристами.

Как же мы тут, не прочитав, цитируем Набокова? А очень просто. Обнаруживая удивительные места в «Онегине», всякий раз пытался понять: кто ещё это заметил и что об этом написал? Всю литературу про «Онегина» поднять невозможно — это тысячи книг; вот и лез в комментарии Лотмана и Набокова — самые важные, всеми признанные. Техника простая: поразила тебя какая-то строка или строфа — открываешь комментарий и видишь, что про сие место написал гений, а полностью читать при этом вовсе не обязательно.

Вот пример. Татьяна уже влюбилась, но письма ещё не написала, гуляет, мечтает. Третья глава, XVI строфа:

Тоска любви Татьяну гонит,

И в сад идёт она грустить,

И вдруг недвижны очи клонит

И лень ей далее ступить.

Приподнялася грудь, ланиты

Мгновенным пламенем покрыты,

Дыханье замерло в устах,

И в слухе шум, и блеск в очах…

Настанет ночь; луна обходит

Дозором дальный свод небес,

И соловей во мгле древес

Напевы звучные заводит.

Что про это скажут комментаторы? Почему портрет внезапно перешёл в пейзаж? Даже не перешёл, а перепрыгнул.

У Лотмана — ни слова. Набоков из всей строфы поясняет полторы строки — половину пятой и восьмую:

Приподнялася грудь. Я не уверен, что можно дать парафраз: «Грудь её волновалась». И в слухе шум, и блеск в очах… Т.е. застывший, как на фотографии, блеск глаз — довольно типичное явление для лёгкого безумия подросткового возраста.

Это всё. Почему Набокову тут померещилась застывшая фотография — не знаем.

Можно бы и успокоиться, но вдруг натыкаешься в солидном журнале на труд почтенного пушкиниста, а там настоящие чудеса. Вот как эту строфу разбирает В. Левин в статье «Евгений Онегин» и русский литературный язык»:

Надо заметить, что в своих «отражениях» и стилизациях в «Онегине» Пушкин редко прибегает к совершенно чуждым ему словам, оборотам, выражениям (неужели?! нет бы поэту часто прибегать к совершенно чуждым ему словам.— А.М.), но подбор и сочетание специфически окрашенных языковых фактов, их концентрация, художественная организация текста, выбор средств образности, сама тематика, эмоциональное наполнение текста, образ мышления героя, его взгляд на действительность — всё это вместе и создаёт тот стилистический эффект, о котором идёт речь, — ощущение зависимости языка и стиля отрывка от объекта, от персонажа. Так, слова очи, ланиты, уста — это вполне «пушкинские» слова, факты его поэтической речи, но их сочетание в описании Татьяны в строфе ХVI главы третьей («И вдруг недвижны очи клонит», «Приподнялася грудь, ланиты/ Мгновенным пламенем покрыты, /Дыханье замерло в устах, /И в слухе шум, и блеск в очах») придаёт этой картине специфический, идущий от образа героини стилистический тон.

Ау, поняли? Нет? Перечитайте. Специфический идущий от образа стилистический. Не ошибся ли почтенный пушкинист? Вдруг это стилистический идущий к образу специфический? Или ещё лучше: идущий мимо образа.

Вернкмся на секунду к страстно влюблкнной Тане:

Приподнялася грудь, ланиты

Мгновенным пламенем покрыты,

Дыханье замерло в устах,

И в слухе шум, и блеск в очах…

Разве непонятно, что с ней вдруг случилось? Это, простите, клиническая картина. Неужели надо приводить термин греческого происхождения, означающий кульминацию сладострастного возбуждения? Загляните в энциклопедический словарь: дыхание учащается, прерывается, лицо (ланиты) мгновенно краснеет, подскакивает давление (первый признак — шум в ушах). Все еще сомневаетесь: неужели написано про это? Вот предыдущая, XV строфа:

Погибнешь, милая; но прежде

Ты в ослепительной надежде

Блаженство тёмное зовёшь,

Ты негу жизни узнаёшь,

Ты пьёшь волшебный яд желаний,

Тебя преследуют мечты:

Везде воображаешь ты

Приюты счастливых свиданий;

Везде, везде перед тобой

Твой искуситель роковой.

Темное блаженство, нега жизни, яд желаний, воображаемые «счастливые свидания», девушка грезит наяву… Куда откровенней? Положим, Лотман (если увидел) мог промолчать из деликатности, но сладострастник и вуайерист Набоков молчать бы не стал — значит, не увидел. «Застывший блеск глаз»?! Да там пламя, «страшный блеск пожара среди тёмной ночи» (Толстой. Анна Каренина).

Но пусть образ романтической Тани ничего не потеряет в ваших глазах. Она скромна, молчалива, боязлива. Это Пушкин не скромен, не молчалив и не боязлив.

Пушкин — П.А.Вяземскому. Декабрь 1823. Одесса

Я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность.

«Руслан и Людмила» сейчас — детское чтение, однако И.И. Дмитриев (почтенный поэт, старше Пушкина на 40 лет) отозвался резко: «Я тут не вижу ни мыслей, ни чувств: вижу одну чувственность». А уж «Онегин» по тем временам эротичен невероятно, запредельно.

…Переживание Тани гений оборвал зверски. Поставил многоточие, показывая, что процесс ещё не совсем кончился, и мгновенно спрятал бедняжку от нескромных глаз:

И в слухе шум, и блеск в очах…

Настанет ночь; луна

Взгляните: посреди строфы дикая смесь настоящего и прошедшего времени (идет, клонит, приподнялася, замерло) внезапно сменилась будущим (настанет). В кино это называется ЗТМ — затемнение; сцена (положим, эротическая) улетает в темноту, следующий план — романтический пейзаж; и мы без всяких избыточно откровенных кадров понимаем, что там, в темноте, произошло.

Вряд ли целомудренность подвигла Пушкина прервать натуралистическое описание. Скорее — цензурные соображения. Но к цензуре мы обратимся позже, а пока — долгожданный герой, на сцену!

Продолжение следует.