Разбираемся в сути явления с «Путеводителем по рашизму-путинизму» Олега Кудрина в публикации Укринформа.
Сегодня мы поговорим об имперской теме в приложении к творчеству Федора Достоевского и Льва Толстого, наиболее популярных в мире русских классиков XIX века, из-за чего их порой иронично объединяют в общий бренд – «Толстоевский».
2022 ГОД: ДОСТОЕВСКИЙ КАК АДВОКАТ ЭРЭФИИ ПЕРЕД ПОНТИФИКОМ
В ноябре прошлого года римский папа Франциск, изумился жестокости, проявляемой российской армией в Украине. Но объяснил всё действиями неких безадресных «солдат, наемников». И дальше, сказав о своем глубоком уважении к русскому народу, к русскому гуманизму, добавил: «Достаточно вспомнить Достоевского, который до сих пор вдохновляет христиан к осмыслению христианства». Не поспоришь, вдохновляет, и в первую очередь – самого Папу.
Спустя буквально несколько дней после этого, во время воскресной проповеди, Франциск призвал паству не слишком доверять преходящим земным реалиям, оставаться постоянными в доброте, особенно когда реальность побуждает действовать иначе. И проиллюстрировал свои мысли цитатой из «Братьев Карамазовых».
А за полгода до того весной, накануне Пасхи, Понтифик описал текущую ситуацию в мире притчей о Великом инквизиторе из того же романа, поясняя, что мир оказался в такой же ловушке, что описана в книге: «Соблазн фальшивого мира, опирающегося на власть, который ведет к ненависти и предательству Бога». И далее Франциск заговорил о пасхальном мире (в том числе, предполагаемом пасхальном перемирии в Украине): «Мир, который Иисус нам дает на Пасху, это не следствие стратегий, которые осуществляются путем применения силы, завоеваний и разных форм давления. Такой мир — это только перерыв между войнами. Инквизитор хочет, чтобы Иисус «сказал что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное, но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста»».
Три упоминания русского классика, автора неоднозначного, на фоне идущей российской агрессии, показывает, что это – системно. О том же говорит и еще больше объясняет призыв Понтифика, высказанный им на встрече с семинаристами в июне-2021: «Читайте писателей, умевших заглянуть в человеческую душу, например, Достоевского, который посреди горестных событий земной скорби сумел раскрыть красоту спасающей любви».
И вот что нам, в Украине, с этим делать? Ведь дело не в одном папе Франциске, его «левизне» и личных литературных предпочтениях. Приведенный пример – лишь один из многих. Причем в таком контексте часто упоминают не только Достоевского, но и Льва Толстого.
«ГАРАНТЫ ГЛУБИНЫ ВО ВСЕМ СПЕКТРЕ ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ СФЕРЫ»
Польско-американская исследовательница Эва Томсон еще до начала войны, в самом начале путинской власти (2000), так определила это явление: «В западном дискурсе, посвященном России <…> Толстой и Достоевский служили Гарантами глубины во всем спектре гуманистической сферы». И она же отметила, что «кумулятивный результат удержания застывшего имиджа России <…> привел к принятию за чистую монету, без всяких сомнений, того тона скромной невинности, который пронизывает значительную часть русской литературы».
Теперь, после начала большой войны и многочисленных российских военных преступлений, в мире начался процесс переосмысления русской культуры, русской литературы. Но идет он не очень быстро. И порой продолжают звучать все те же старые слова, о великой русской культуре, о беспримерном гуманизме русских классиков. Конечно же, у нас это вызывает быструю и негативную реакцию, чаще всего она – в публицистической форме, что естественно и оправданно. Но этого мало – нужен более подробный, системный анализ.
При этом самым неточной и деструктивной реакцией была бы попытка одним махом развенчать и низвергнуть того же Достоевского и Толстого. Вычеркнуть их из мировой культуры так же невозможно, как и Мартина Лютера и Рихарда Вагнера, которые был столь чтимы в нацистской Германии.
И Толстой, и Достоевский в своем творчестве были сильны, оригинальны, открытые ими литературные приемы, подходы оказали огромное влияние на множество творцов во всем мире. Более того – на целые отрасли знаний, кроме собственно литературы: философия, теология, обществоведение. В случае с Достоевским – еще психология, с Толстым – этика.
Позитивное отношение к этим авторам, прочувствованное восприятие их наследия препятствует принципиально критическому подходу к разным сторонам их творчества, поэтому они и становятся для мира «Гарантами глубины во всем спектре гуманистической сферы». После чего трудно объективно рассматривать их роль в становление и закрепление имперских представлений, комплексов в российском самосознании. А также – обелению русской культуры в глазах остального мира, того, что Томпсон назвала «тоном скромной невинности».
Сразу же стоит отметить, что Достоевский (1821-1861) и Толстой (1828-1910) в этом смысле очень разные. Первый – открытый имперец. Второй – антиимперец и часто практически анархист. Но при этом вклад их обоих в становление имперскости в русской культуре, как ни парадоксально, но в общем-то равный. Так что объединение их в едином имени Толстоевский и в этом смысле оправданно.
В ЧЕМ «ДОСТОЕВСКИЙ БЫЛ ДОВОЛЬНО ТУПОЙ ШОВИНИСТ»?
В обобщенном виде в наследии Достоевского можно выделить романы, повести, рассказы и – преимущественно публицистический «Дневник писателя» (1873-1881). Непроницаемой границы между ними нет, поскольку и в дневнике печаталась сюжетная проза, в том числе – выдающиеся рассказы. Но все же главным в дневнике была реакция автора на окружающую жизнь, текущие события: «Об чем говорить? Обо всем, что поразит меня или заставит задуматься». И как отмечал литературовед Михаил Бахтин, Достоевский-публицист не равен Достоевскому-художнику. Но обе эти ипостаси поддерживали друг друга, возбуждая к автору повышенный интерес.
Как вспоминал один типографский наборщик того времени, читатели «говорили Федору Михайловичу, что они читают его “Дневник” с благоговением, как Священное писание; на него смотрели одни как на духовного наставника, другие как на оракула и просили его разрешать их сомнения насчет некоторых жгучих вопросов времени».
Там важнее то, что Достоевский в публицистике проявлял себя человеком крайне консервативных взглядов. Часто опускался до ксенофобии, прежде всего, по отношению к евреям. Расхожими стали его слова о наступлении «жидовской идеи», торжестве «их царства». Ну а то, что Константинополь обязательно должен быть славянским, русским – в этом никаких сомнений. Достоевский только спорит с Николаем Данилевским и поддерживается Федором Тютчевым в том, каким именно должен быть новый вариант Византийской державы.
Впрочем, не «Дневником» единым. Полезно также почитать письма Федора Михайловича и воспоминания о нем современников. Вот одно из них:
«Нетерпимость в споре еще более выказалась у Достоевского, когда речь как-то нечаянно коснулась национальностей: он находит, что серб, малоросс и т. д., сочувствующий родному языку, родной литературе, положительно зловредный член общества, он тормозит работу всеобщего просвещения, всеобщей великорусской литературы, в которых все спасение, вся надежда. Он тормозит ход цивилизации, созданной одним великорусским народом, сумевшим создать величайшее из государств. Один великоросс великодушно и честно смотрит на все национальности, без всякой злобы и преднамеренности, тогда как малоросс, например, вечно держит камень за пазухой и не может отнестись к великороссу иначе, как с враждой».
Знакомая риторика, не правда ли?.. Так что нет ничего удивительного в определении, данном доктором философии Иваном Франко: «Достоевский в политических вопросах был иногда крайним реакционером и издателем мракобесных журналов, гениальный знаток человеческой души и ее патологических отклонений, развивал при этом в своих писаниях взгляды, которые такой европеец, как Тургенев, называл «потоками гнилой воды», в вопросах национальных Достоевский был достаточно тупым шовинистом» (из статьи «Идеи и идеалы Галицкой москвофильской молодежи», 1905).
КСЕНОФОБСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ В БОЛЬШИХ РОМАНАХ. ПОЧЕМУ И КАК?
Конечно же, Достоевский-художник был неизмеримо выше Достоевского-публициста. И именно из его романов, повестей, рассказов поклонники, адепты всего мира перенимали как новые художественные приемы, так и оригинальные идеи, захватывающие дух повороты мысли.
Но и в сюжетной прозе Достоевского, включая его знаменитые романы, можно найти примеры последовательно ксенофобского отношения к определенным группам, например, к полякам. Это видно уже из пренебрежительного слова, которым они обозначены у писателя – полячок, во множественном числе – полячки, с ударением на последнем слоге. Часто к ним прибавляется уничижительное определение «жалкий», «жалкие». Эти второстепенные персонажи все сплошь мошенники и фанфароны, которые произносят напыщенные речи, но на поверку оказываются мелкими душонками.
Нобелиат Чеслав Милош убедительно описал истоки такого отношения:
«Поляки приводили Достоевского в негодование своей невинностью. Может ли человек считать себя невинным, если самой жизнью погружен в грех? Уголовники, с которыми Достоевский сидел на каторге, принимали свое наказание как что-то полагающееся. Он сам также признавался (в письмах друзьям) в своей вине перед государством. Поляки, сосланные в Сибирь, презирали уголовников, будучи убеждены в том, что они мученики святого дела, приговоренные к ссылке чужим государством, которое судить их не было вправе».
Однако сам Достоевский, как и абсолютное большинство российских подданных, считали Польшу не другим государством, а лишь западной окраиной России.
Но не поляками едиными. Полезно вспомнить еще одного персонажа, что к ним примыкает – Фердыщенка (у Достоевского эта фамилия склоняется) из «Идиота». Это «очень неприличный и сальный шут, с претензиями на веселость» (последнее – вообще характерно для восприятия «малороссов» «великороссами»). Он озадачивает князя Мышкина вопросом: «Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?». «Отчего же нет?», — изумляется благородный Лев Николаевич (тут нелишне напомнить, что Мышкин – полный тезка Толстого). И далее ничтожный Фердыщенко презираем буквально всеми героями романа.
Могут возразить, что русские в прозе Достоевского тоже бывают то мелки, то мерзки. Но параллельно бывают глубоки, благородны, трогательны. То есть тут – полная палитра характеров, размышлений, действий. А в описанных ранее случаях происхождение героя, его фамилия изначально и однозначно определяют сущность.
ТОЛСТОЙ – СОЗДАТЕЛЬ ДВУХ ЭПОСОВ ДВУХ ОСНОВНЫХ ВОЙН РОССИИ
Льва Толстого часто приводят в качестве образца антимперской линии в русской классике. Для этого есть весомые основания. Достаточно прочитать/перечитать «Хаджи-Мурата», начатого в 1896 году и законченного в 1904-м. А в пару – антивоенную статью «Одумайтесь!» написанную в том же году, когда началась Русско-японская война, и страну охватил патриотический угар. Важно отметить, что это писал бывший офицер, побывавший на многих войнах. Но в зрелом возрасте – пацифист и практически анархист в неприятии государства. Поэтому кажется, Лев Толстой, как никто, далек от воспевания военной мощи и имперского величия.
Но зайдем с другой стороны. Какие две войны XIX века были важнейшими в русском самосознании того времени и позже в ХХ столетия, да и в нынешней путинской Эрэфии? Ответ очевиден – Крымская война (1853-1856) и эпизод наполеоновских войн, известный под названием Отечественной войны 1812 года. Косвенным показателем ключевого значения именно этих войн, является то, что только им посвящены величественные панорамы художника Франца Рубо. Они были созданы на излете Российской империи – «Оборона Севастополя» (1901-1904), и «Бородинское сражение» (1909-1912). Но их звездный час наступил в империи Советской, когда они стали предметами культа, помещенными в особые храмы победобесия в центре Москвы и Севастополя соответственно. (Показательно также что третья панорама того же Рубо, а по времени написания первая – «Штурм аула Ахульго» (1890), частично сгнила, частично осыпалась от невостребованности и плохого хранения. И это понятно – воспевание и пропагандирование долгой, унылой Кавказской войны в Империи не могло быть успешным).
А замечательные тексты Толстого о главных войнах, малый эпос, «Севастопольские рассказы» (1855-1856), и большой эпос, «Война и мир» (1963-1869), стали своеобразными «святыми писаниями» этих войн – не по желанию автора-пацифиста, но тем не менее.
Чем еще важны для имперской идеологии названные войны и описывающие их тексты? Вырванные из временного и пространственного контекста, они создают образ Российской империи, как страны обороняющейся. И именно в таковом качестве закрепляют его в русском самосознании, да и на экспорт – тоже. Что неверно.
ЗАБЫТАЯ САТИРА «КАК ЧЕТВЕРТОГО ЧИСЛА НАС НЕЛЕГКАЯ НЕСЛА»
Крымская война (1853-1856), в мире часто называемая Восточной войной, по сути, была первой мировой войной. И начиналась она, как традиционная война Российской империи против слабеющей Османской с желанием отгрызть новый кусок. Но Британия и Франция заступились за Стамбул, чтобы совместно урезонить Россию.
Показательно, что современники считали ту войну для России не славной, а позорной, каковой она и была из-за оглушающего поражения недавнего «жандарма Европы». Сам Лев Толстой написал на ней и о ней не только «Севастопольские рассказы», но и сатирическую песню, бичующую тупых генералов и за это любимую в народе – «Как четвёртого числа, нас нелёгкая несла горы отбирать» (1855). Но о ней позже забыли.
Зато с годами сложился культ Крымской/Восточной войны (мы же с вами тоже хорошо знаем, как ловко имперская пропаганда умеет превращаться поражения в победы или, в крайнем случае, – «в жесты доброй воли»). Его закрепление и развитие создало особый «крымский миф» России – якобы героическое затопление своего флота у Севастополя и его упорная оборона (несмотря на последующее падение города и запрет России иметь военный флот в Черном море), превращает недавно завоеванную территорию Крымского ханства, в землю, на которую русские имеет особые, единоличные права. А крымские татары – никаких.
Так совсем не шовинистическое и не милитаристское произведение было принято на действительную службу Империи.
Еще сложней и интересней история, которая произошла с объемным романом «Война и мир», поэтому тут нужно зайти издалека. Сегодня мы уже упоминали Эву Томпсон. А в одном из предыдущих материалов кратко рассматривали ее книгу «Трубадуры империи» (2000). Это попытка системно применить к России, русской идентичности, культуре постколониальные подходы – и все это на примере литературы. Попытка первая и не во всем удачная, но все равно важная. В той работе много внимания уделено роману Толстого. Ему посвящена отдельная глава – «Консолидирующий подход: “Война и мир” как новый основополагающий миф русской национальной идентичности».
После перевода и издания книги на украинский язык в 2006 году за Толстого резво вступился глава Фонда Достоевского Игорь Волгин. В статье «Лев Толстой как зеркало ….. (нужное вписать)» он отвергает мысли о следах имперского сознания в «Войне и мире». Но вот прошло 15 лет и то, что ранее казалось постыдным (по крайне мере – прилюдно), сделалось славным.
УЧЕНЫЕ РФ: «ЛЕВ ТОЛСТОЙ КАК ПЕВЕЦ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ»
В 2022 году в журнале «Два века русской классики», издаваемом Институтом мировой литературы (входит в систему Академии наук) издается статья доктора наук, ведущего научного сотрудника того же института Александра Гулина. Ее название – внимание! – «Лев Толстой как певец Российской Империи». Предупреждаю, что чтение статьи может вызвать изжогу, поскольку местами это – патриотический совок, завернутый в имперскую обертку. Поэтому вместо Маркса и Энгельса цитируются Ильин и Розанов, а вместо «светлого будущего коммунизма» – лучезарное прошлое: «идеалы Третьего Рима», «организующая формула Уварова “Православие-Самодержавие-Народность”». Но главное в том, что Гулин приходит ровно к тем же выводам, что Томпсон, только с другой стороны: что для нее плохо, для него – восхитительно.
Оценим факт – бюджетные гуманитарии в нынешней Эрэфии считают Толстого имперцем. И, честно говоря, имеют для этого основания, большие чем просто финансирование Кремля. Вот из Аннотации к статье,
«Доказывается [в статье], что имперские прозрения и революционные парадоксы в творческом мире Толстого образуют нерасторжимое единство, где парадокс — это всегда необходимое условие прозрения, его инструмент, его движущая сила. На материале Севастопольских рассказов, романа-эпопеи «Война и мир», романа «Анна Каренина» (на примере Левина, — ред.) показано, как субъективная эпичность произведений писателя в соприкосновении с материалом русской действительности «прирастала» объективными смыслами, приобретая черты подлинно национального, имперского эпоса». (Любопытно, что если в последнем предложении поменять местами определения «субъективное-объективное» то получится, на мой взгляд, правильней. Правда, это будет противоречить Уварову и Третьему Риму).
КАК «ВОЙНА И МИР» УКРЕПЛЯЕТ ИМПЕРСКИЕ МИФЫ РОССИИ
И это во многом перекликается с тем точным, что есть в «Трубадурах империи» Томпсон. Вот несколько взаимосвязанных цитат из нее:
«Превращение у Толстого истории в миф о “великой патриотической войне” придало новый блеск тому, что Энтони Смит назвал “основополагающим политическим мифом” нации».
«”Война и мир” – радостная, но не поверхностная книга; это, пожалуй, единственный обширный роман в мировой литературе, в котором знание человеческой природы не уничтожает оптимизма автора. Еще раз повторим, что российское государство чрезвычайно выиграло благодаря способности Толстого соединить глубину с блеском, и представленная в его романе [такая] Российская империя утвердилась в памяти читателей как реальное государство».
«Французское вторжение в предании Толстого укрепило миф об имперской невинности России и помогло легитимизировать ее имперские действия»
«Читая этот роман, мы будто погружаемся в историю – ее временные рамки четко очерчены периодом между 1805 и 1820 годами – но в то же время мы проникаемся мифологическим творчеством, которое превращает для нас реальную Россию начала XIX века в мифическую Россию – страну вечной красоты, населенную почти идеальными людьми. “Война и мир” способствует формированию ощущения русской исключительности и одновременно поддерживает доверие к [так] изложенным историческим событиям».
К этому остается добавить только одно – ярко описанная Толстым высшая метафизическая правота русского народа в 1812 году вообще и особенно в финале – к Бородинской битве, крепко оседает в памяти, в сознании, в эмоциях. И таким образом выходит далеко за пределы книги. («Перо гения всегда больше самого гения», как говаривал Гейне). А тезис «мой народ всегда прав» очень скверно влияет на национальный характер.
В следующий раз мы пройдемся по избранным имперским сюжетам в русской литературе ХХ века.
(Продолжение следует)
Олег Кудрин