Император Николай I
Поль Валери
Из частного письма
IV. ЖЕНЯ, МИЛЫЙ ДРУГ
Онегин, добрый мой приятель…
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умён и очень мил.
Этот bonne bel ami (добрый милый друг) мучает Таню, два дня не едет после письма. Помните?
Но день протёк, и нет ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждёт: когда ж ответ?
Бледна как тень! Ещё бы! Она ж не спала. Ужасалась: ах, это я неудачно написала! ах, это слишком откровенно!
Двое суток адских мук. А ведь это Онегин нарочно! Что ему мешало в тот же день приехать? Он же знал, что спать она не сможет, будет страдать, мысленно перебирать фразы преступного письма, ужасаться собственной откровенности, допрашивать и передопрашивать бестолкового внука: туда ли отнёс? тому ли в руки отдал? а как он выглядел? а что сказал? а как посмотрел?..
В черновиках остались следы этого допроса:
Внук няни к вечеру явился
Соседа видел он — ему
Письмо вручил он самому
И что ж сосед? — верхом садился —
отворотился
брился
И положил письмо в карман
Татьяна — вот и весь роман*
*Здесь и далее в цитатах из черновых рукописей знаки препинания отсутствуют по вине Пушкина.
«Кто ты — мой ангел ли хранитель/ Или коварный искуситель?» — Таня не знала, с кем дело имеет. А мы? Читая Танино письмо, читая Третью главу, помним ли Первую?
Первая глава «Онегина» — учебник молодого растлителя. Евгений — бабник, расчётливый соблазнитель.
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным, иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
Что Евгений лицемер — для нас не новость, о том в первой же строфе сказано: ради наследства летит к умирающему дяде прикидываться любящим племянником. Но послушная слеза — это надо уметь. Тут описана скотина типа Анатоля Курагина (см. Л.Н.Толстой. «Война и мир»).
А про учебник мы сказали не напрасно. Речь именно о науке. В ней Евгений был гений (рифма Пушкина).
Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, —
Была наука страсти нежной…
Бабник шляется где попало: актрисы, случайные попутчицы, массажистки — в соответствии с похабной поговоркой годится всё, что шевелится, даже жёны друзей. Онегина ничто не останавливало, никаких моральных преград он не знал.
Но вы, блаженные мужья,
С ним оставались вы друзья.
Ух ты! А ведь это значит, что и он продолжал «дружить» с теми, кому наставил рога. Милый друг…
Ну и просто девки — без интриг, без проблем:
И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой
Это, извините, проститутки, девушки по вызову. Приличные барышни по ночам в дрожках не шлялись.
Как он умел вдовы смиренной
Привлечь благочестивый взор
И с нею скромный и смятенный
Начать, краснея, разговор…
Как он умел с любою дамой
О платонизме рассуждать
И в куклы с дурочкой играть,
И вдруг нежданной эпиграммой
Её смутить и наконец
Сорвать торжественный венец.
Убедились? От благочестивой матроны до глуповатой нимфетки, которая ещё в куклы играет. Он профессионал, он по науке заставил Таню томиться двое суток. А Пушкин…
Ведь это он нарочно придумал такое высокопарное и приторное изысканно-пошлое жеманное — из куртуазных романов или восточных сладостей «Тысячи и одной ночи»: «И халиф убедился, что она несверлёная жемчужина и необъезженная другим кобылица, и вошёл к ней, и сорвал торжественный венец!» И сразу, в следующей строфе, дабы вернуть читателя к человеческой речи, — сравнение максимально простецкое, буквально с неба на землю:
Так резвый баловень служанки
Анбара страж усатый кот
За мышью крадется с лежанки
Протянется, идёт, идёт
Полузажмурясь, подступает
Свернётся в ком, хвостом играет
Расширит когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап…
«Торжественный венец» и «цап-царап» — вот это снижение! Потом почему-то эту строфу выбросил. Передумал сравнивать Онегина с котом? Но расставаться с таким эротичным зверем не хотелось. И хитрая лапа, держа в когтях гусиное перо, перетащила котяру на соседний лист, где параллельно сочинялся «Граф Нулин».
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой, медленно идёт,
Полузажмурясь подступает,
Свернётся в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
Заметьте ещё, как прочно срослась служанка с лежанкой… Дети в школе — в третьем классе! — учат эротическое стихотворение:
Мороз и солнце; день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись…
Учителя обманывают детей: мол, это «картины зимнего пейзажа», и сами в это верят. Но там написано, как поэт всю ночь нежился с красавицей, которая никак не может проснуться, а он её уговаривает:
Открой сомкнуты негой взоры!
Негой, а не сном! Третьеклассников я не трогал, а у восьмиклассников спросил: что значит «сомкнуты негой»? Одна барышня предположила, что это негр. Другая с сомнением в голосе сказала: «Снег?». Я промолчал, хоть и ужаснулся. У одной в воображении на голове красавицы лежал негр, у другой — снег (очевидно, на оледеневшем трупе). Не выдумываю. Есть видеозапись урока.
Ляжет Пушкин на лежанку и зовёт к себе служанку… В «пейзажных стихах» есть и такая строчка:
Приятно думать у лежанки!
Мадам! (особенно, если вы учительница русского языка и литературы) — мадам, что значит «думать у»? «Приятно думать о» — понятно: о бутылке, о прогулке, о котлетке, о нимфетке, о конфетке. «Приятно думать в» — в поезде, в санях, во саду ли, в огороде… Над — над морем, над обрывом, над гипотезой… На — на печке, на лавочке, на пляже, на диване…
Приятно думать на лежанке! Конечно, на! А если Пушкин написал «у лежанки» — значит, она кем-то занята. Ну не кучером же Агафоном! Обоняние не даст поэту приятно думать у — то есть возле лежанки с кучером. Значит, на лежанке возлежит что-то приятное.
— Что же, дети, там лежит, приятное для Пушкина? Это, дети, вам домашнее задание.
Вот вам, мадам, план урока о предлогах; урока, который ваши ученики не забудут никогда и будут думать у лежанки, у кушетки, у тахты и просто на кровати, с лежащим на ней одушевлённым предметом. О чём? — О существительном одушевлённом или неодушевлённом, о глаголе в будущем времени или в прошедшем (ибо в настоящем думать некогда); возле до или возле после… — — Устали от русского языка? Вернёмся к герою.
Уточним: бабник и развратник — не синонимы. Развратника привлекают девственницы. Онегин и тут не промахивался.
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь, и вдруг
Добиться тайного свиданья…
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!
Уроки? Оказывается, такое скучное школьное слово можно сделать распутным. Это даже не учебник, это энциклопедия растлителя, раздел «Дефлорация». Вот что ждало Татьяну. Вот уж ангел-хранитель. Кстати, не надо, пожалуйста, морщить нос — никакого перекоса у нас тут нет. Всё детство, учёба и прочая биография героя уместились в семь строф, а на его амурные проделки Пушкин потратил втрое больше. Герой романа (да и Автор*) о целомудрии и правдивости знал не больше, чем обезьяна о симфонии…
* Всюду в работе Немой Онегин «Автор» с прописной — Пушкин. Все остальные «авторы» — с маленькой.
Среди этих похождений — случайные странные строки первой главы:
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызёт…
С цинизма, с презрения к людям, вдруг — в раскаяние? Шёл в бордель, а постучался в монастырь; ошибся дверью; теперь сказали бы «занесло на повороте». Ничего, сразу вырулил на торную дорогу.
Абсолютно все читатели и читательницы понимали наглую шутку:
О вы, почтенные супруги.
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
Грешит, значит, Онегин, а Пушкин, напротив, предостерегает, ибо сам давно не грешит. Пушкину 24. «Давно» — это сколько? Месяц? Неделя? Полчаса? Вся Россия знала про его похождения.
…Не досадуйте на количество цитат. Возможно, вы никогда их не читали или никогда не читали внимательно; прошли в школе «Онегин — образ лишнего человека» и забыли этот бред. На кой он нужен, лишний человек? Что такое лишний? Как это лишний, если 200 лет читают, учат, комментируют, в театрах ставят…
Читатели тогдашние не скучали, про лишнего человека не слыхали, переписывали от руки (это вам не ctrl+с), знали наизусть. Тем более что это была сногсшибательная новинка, нечто неслыханное.
Современный читатель не видит бешеного эротизма в «Онегине», хотя виноват в этой слепоте именно эротизм общества, тупой, обыденный; вездесущая надоевшая грязная слякоть.
После горячей воды тёплая кажется холодной, а после ледяной — тёплая кажется кипятком. Эти школьные опыты общеизвестны. Мы остро чувствуем контраст. После селёдки кажется, будто суп недосолен.
Современный читатель, ошпаренный телевизионным обсуждением оргазмов, гей-свадеб и педофилии, читает «Онегина» как пресное — ни соли, ни перца. Всё там есть — это у нас вкус отшибло.
Современный человек, который всюду видит голых баб — на пляжах, в журналах, в кино и в метро, — не понимает, как Дон Жуана может привлечь женская пятка (всё, что тот успел увидеть у Донны Анны).
ДОН ГУАН
Чуть узенькую пятку я заметил.
ЛЕПОРЕЛЛО
У вас воображенье
В минуту дорисует остальное;
Вам всё равно, с чего бы ни начать,
С бровей ли, с ног ли.
Всё равно, сверху или снизу (с головы или с пятки) начать мысленное движение к нужному месту. Воображение «в минуту дорисует остальное». Что остальное? Вам всё равно, а у читателей Пушкина краснели ланиты.
…Почему не печатал сразу? Ведь каждая глава «Онегина» — это были верные и немалые деньги. Почему и первую, и последующие, и даже последнюю главу печатал спустя 2–3 года после написания? Его собственноручные (по почте) объяснения — по любому поводу — не всегда искренни. Иногда в письме другу он нарочно сообщает о чём-то в расчёте, что письмо будет вскрыто, прочтено и доложено кому следует. Объяснения Пушкина — часто отговорки. В чём настоящая причина (причины), можем лишь догадываться, и, может быть, они именно личные: опасение — как прочтут любовницы, родители любовниц, мужья любовниц.
Вообразите, с каким ужасом читали маменьки «науку страсти нежной», с каким отчаяньем совращённые vierge читали, как «наедине давать уроки в тишине». И каждая, читая, убеждалась, что она не первая и не последняя… С какой злобой отцы и мужья… при тех-то нравах! Прочитав первую главу, десятки семейств затрепетали в ожидании второй. Она появилась через полтора года. Вот это нервотрёпка!
V. ЦЕНЗУРА
Мы понятия не имеем, что такое цензура.
Пушкин поначалу был уверен, что «Онегина» не пропустят.
Пушкин — А. А. Бестужеву. 8 февраля 1824. Одесса
Об моей поэме нечего и думать — если когда-нибудь она и будет напечатана, то верно не в Москве и не в Петербурге. (Предполагал печатать за границей.)
Пушкин — П. А. Вяземскому. Начало апреля 1824. Одесса
Чтоб напечатать Онегина, я в состоянии — то есть или рыбку съесть, или на <—> сесть. Дамы принимают эту пословицу в обратном смысле. Как бы то ни было, готов хоть в петлю.
Пушкин — А. А. Бестужеву. 29 июня 1824. Одесса
Онегин мой растёт. Да чорт его напечатает.
Пушкин — А. И. Тургеневу. 14 июля 1824. Одесса
Не знаю, пустят ли этого бедного Онегина в небесное царствие печати.
А что там такого? Ни тайных обществ, ни атеизма, ни богохульства, ни бунта противу властей. Там даже сатиры на общество нету (врут учебники литературы).
Пушкин сызмала (с Лицея уж точно) умел говорить и писать сатирически. Зверские эпиграммы, оскорбительные словечки за ним повторяла вся Россия. Пощёчины могущественным вельможам, министрам; даже царям доставалось жестоко… В «Онегине» ничего такого. Шутки есть и юмор есть, а сатиры нету.
Пушкин — А. А. Бестужеву. 24 марта 1825. Михайловское
Твоё письмо очень умно, но всё-таки ты не прав, всё-таки ты смотришь на Онегина не с той точки, всё-таки он лучшее произведение моё. Где у меня сатира? о ней и помину нет в Евгении Онегине. У меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатиры.
Не только набережная, и Зимний (Дом на набережной) затрещал бы. Не политика, не сатира, но откровенное нарушение приличий, вызывающий цинизм — вот в чём было дело.
…В те дни, когда декабристы вышли на Сенатскую, 13–14 декабря 1825 года, Пушкин «в два утра» написал «Графа Нулина». Через год император Николай I во время исторической встречи заявил: «Сам буду твоим цензором».
Это большая привилегия, большое облегчение для автора. Цензор боится упустить, не заметить крамолу. Боится именно потому, что император разгневается и накажет министра, министр в ярости накажет цензора. У всех цензоров во все времена правило одно: лучше перебдеть, чем недобдеть. А императору, во-первых, некого бояться, а во-вторых, стыдно быть уж слишком придирчивым. (Опыт журналиста: главный редактор обычно пропускает более острые тексты, чем зам. Исключение — опасливый Коротич.)
Из невинного «Графа Нулина» император вычеркнул два места. «Порою с барином шалит» (про служанку Парашу). И про то, как Нулин «дерзновенною рукой / Коснуться хочет одеяла». Не эрогенных зон, не гениталий, — всего лишь одеяла. Смешно? Но таков тогдашний уровень допустимого/недопустимого. Уровень, который сейчас и вообразить сложно.
Цензура — таможня в сфере творческого духа. Решают: что пропустить, что изъять. В «Нулине» коронованный таможенник, люто ненавидящий всякое свободомыслие, революцию и т.п., оставил в неприкосновенности весь багаж графа:
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков à jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bon-mots парижского двора…
«С ужасной книжкою Гизота» — французский политический деятель Франсуа Гизо (Guizot) в это время подвергался преследованиям французского королевского правительства за свои политические брошюры, где доказывал обречённость монархического режима.
Комментарий Бонди.
«Обречённость монархического режима» — ужас! Но Николай I — жандарм Европы — Гизота у Нулина не изъял. Трудно поверить. Тайный сыск и патологическая жандармская подозрительность (спустя 100 лет унаследованная Джугашвили) — хроническая отечественная язва.
А. Х. Бенкендорф — А. А. Волкову, жандармскому генералу в Москву. 30 июня 1827. Санкт-Петербург
Небольшая поэма Пушкина под названием Цыганы только что напечатанная в Москве, в типографии Августа Семёна, заслуживает особого внимания своей виньеткой, которая находится на обложке. Потрудитесь внимательно посмотреть на неё, дорогой генерал, и вы легко убедитесь, что было бы очень важно узнать наверное, кому принадлежит её выбор, — автору или типографу, потому что трудно предположить, чтоб она была взята случайно. Я очень прошу вас сообщить мне ваши наблюдения, а также и результат ваших расследований по этому предмету.
Фантастика. Без паровоза, без телефона, без интернета и пр. — за 6 дней — отправлено, доставлено, получено, изучено, найдены, допрошены, и составлен доклад:
Генерал А. А. Волков — А. Х. Бенкендорфу. 6 июля 1827. Москва
Выбор виньетки достоверно принадлежит автору, который её отметил в книге образцов типографских шрифтов, представленной ему г. Семёном; г. Пушкин нашёл её вполне подходящей к своей поэме. Впрочем, эта виньетка делалась не в Москве. Г. Семён получил её из Парижа. Она имеется в Петербурге во многих типографиях, и вероятно, из того же источника. Г. Семён говорит, что употреблял уже эту виньетку, два или три раза в заголовках трагедий.
На злонамеренной виньетке изображены: кинжал, кусок цепочки, вазочка-креманка и змея. Вот и думай: что померещилось могущественному шефу жандармов? В СССР 70 лет недаром твердили про всеудушающую царскую цензуру. Хотя по части удушения превзошли всех чемпионов. О советской политической цензуре кое-что можно понять из книги Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Вот большая цитата:
Началось горькое лето 1942 года. В сводках появились новые названия фронтов: Воронежский, Донской, Сталинградский, Закавказский. Страшно было подумать, что бюргер из Дюссельдорфа прогуливается по Пятигорску…
В газету приходили военные, рассказывали об отступлении. Помню полковника, который угрюмо повторял: «Такого драпа ещё не было…»
Отступление казалось более страшным, чем год назад: тогда можно было объяснить происходящее внезапностью нападения. Не про всё я тогда знал, да и не про всё из того, что знал, мог написать; всё же мне удалось летом 1942 года сказать долю правды — никогда не напечатали бы такие признания ни за три года до этого, ни три года спустя.
Вот отрывок из статьи в «Правде»: «Помню, несколько лет назад я зашёл в одно учреждение и ушибся о стол. Секретарь меня успокоил: „Об этот стол все расшибаются“. Я спросил: „Почему не переставите?“ Он ответил: „Заведующий не распорядился. Переставлю — вдруг с меня спросят: „Почему это ты придумал, что это означает?“ Стоит и стоит — так спокойней…“ У нас у всех синяки от этого символического стола, от косности, перестраховки, равнодушия».
А вот из статьи в «Красной звезде»: «Кто сейчас расскажет, как люди думают на переднем крае… Они думают о будущем, о той чудесной жизни, которую построят победители… Война — большое испытание и для народов и для людей. Многое на войне передумано, пересмотрено, переоценено… По-другому люди будут и трудиться и жить. Мы приобрели на войне инициативу, дисциплину и внутреннюю свободу…
Простите, тут даже придраться не к чему; скучно, вяло, какой-то переставленный символический стол, какие-то стёртые фразы о будущей жизни «по-другому». Но Эренбург в своей книге (которая в 1960‑х, во время Оттепели казалась смелой) цитирует эти фразы с гордостью. Он отважился их написать! Газета рискнула напечатать! А потом добавляет: ни до 1941‑го, ни после 1944‑го такие дерзости пройти в печать не могли. То есть только в момент страшных военных катастроф.
Нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Отсутствие общественного мнения; равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной; это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние.
Возможно, вам эта публицистика показалась неуместной. Какое отношение к «Онегину» имеют реалии сегодняшнего дня? Но предыдущий абзац — это слова Пушкина из письма Чаадаеву 19 октября 1836 года. 180 лет назад, скоро двести.
VI. БРАВО!
Начиналось всё так лучезарно, что лучше и быть не может. Южная ссылка оказалась шикарным приключением. Политический! поднадзорный!* — Какую биографию делают нашему Сверчку! (Сверчок — кличка Пушкина в Арзамасе.) Ещё в рукописи Первая глава «Онегина» вызвала невероятный восторг.
* Поднадзорный — удивительное русское слово. В нём сочетаются взаимоисключающие приставки: под и над.
В. А. Жуковский — Пушкину. 12 ноября 1824. Санкт-Петербург
Ты имеешь не дарование, а гений… Ты рождён быть великим поэтом… Читал Онегина и Разговор, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе.
Не кто-нибудь — Жуковский! Такой отзыв выше всякой литературной премии. Вряд ли сегодня прославленный мэтр, председатель жюри почётных премий, награждая победителя, скажет ему: ты талантливей меня.
Вот ещё один поклонник, знающий толк:
П. А. Плетнёв — Пушкину. 22 января 1825. Санкт-Петербург
Какая прелесть! Латынь мила до уморы. Ножки восхитительны. Ночь на Неве с ума нейдёт у меня. Если ты в этой главе без всякого почти действия так летишь и влечёшь, то я не умею вообразить, что выйдет после. Разговор с книгопродавцем верх ума, вкуса и вдохновения. Я уж не говорю о стихах: меня убивает твоя логика. Ни один немецкий профессор не удержит в пудовой диссертации столько порядка, не поместит столько мыслей и не докажет так ясно своего предложения. Между тем какая свобода в ходе! Увидим, раскусят ли это наши классики?
Они, конечно, не могли «вообразить, что выйдет после». Они ж прочли лишь Первую главу, ещё не знали письма Татьяны, знать не знали замысла и даже догадаться о нём не могли (да и законченный «Онегин» остался загадкой, которую они не только не разгадали, но и не увидели). Зато предчувствия их не обманули. Русскую литературу ждал шедевр. (Или правильнее: Русская литература дождалась шедевра.)
…Маленький частный случай. Мой доклад на Международном семинаре переводчиков назывался «С русского на русский».
Реальная проблема: не только для иностранцев, но и для многих (увы, очень многих) жителей России русская классическая литература полна тёмных мест, нуждается в переводе.
Участники семинара — профессиональные переводчики из разных стран. Трое были из Италии, трое из Испании, двое из Франции, Англия, США, Иран, Чехия… Они переводят русскую классику на свои родные языки. Зачем? — ведь всё давно переведено: и Достоевский, и Чехов, и…
Оказывается, каждые несколько лет возникает ощущение, что можно бы перевести получше. А самое замечательное, что новые переводы старых русских сочинений заказывают издатели — уверены, что продадут и заработают.
Скоро выяснилось, что некоторые переводчики, точь-в-точь как наши школьники и студенты, не совсем понимают простые строки Пушкина.
Вот отправлено письмо Онегину, и
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждёт: когда ж ответ?
С утра одета — говорит студент — значит, вылезла из-под одеяла и оделась, не голой же ходить. Нет, «с утра одета» — значит, одета для приёма гостей. Вспомните, как Онегин сходил в театр и ушёл, не дождавшись конца. По сцене ещё прыгали амуры и черти,
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Он что, голый сидел в партере? Нет, в театр — одна одежда, на бал — другая. Это довольно просто.
Есть в «Онегине» гениальные находки, от которых с ума сходили не только Жуковский, Вяземский, Плетнёв, гусар Давыдов, etc. Но мы в торопливом чтении проскакиваем эти чудеса, не заметив. Вот, уважаемые читатели, вы же проскочили в главе «Таня» одно из таких чудес. Смотрите:
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство тёмное зовёшь,
Ты негу жизни узнаёшь,
Ты пьёшь волшебный яд желаний…
В ослепительной надежде блаженство тёмное зовёшь…
Ослепительные — это вспышки яркого света, сверкают как молнии. А блаженство-то тёмное — ночное, нижнее, тайное; может быть, чёрное. Так столкнуть эпитеты, так показать, о чём она мечтает…
Экзальтированная скромная мечтательная и страстная (вся обомлела, запылала) блаженство тёмное зовёт. Зная, что погибнет, пьёт волшебный яд желаний! Это ж совершенно сказочное самозабвенное отчаяние («Русалочку» Андерсен напишет через 10 лет)…
Есть в «Евгении Онегине» по-настоящему колдовские, однако никем, кажется, не замеченные места.
Обычно автор (если он не Лев Толстой) старается избегать повторения одного и того же слова. И не только во фразе, но даже в соседних абзацах. Иногда от повторов довольно трудно избавиться. «Который… которого… которому» так и лезут в текст.
К лицу ли гению повторять рифмы? (Исключая, конечно, сказочные канонические троекратные повторы «Ветер по морю гуляет / И кораблик подгоняет».)
…Онегин получил письмо, нашёл девушку на лавочке в саду и говорит:
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Что такое «ваши совершенства», когда речь идёт о 17‑летней девушке? Это так называемые «девичьи прелести».
Пушкин — в тот самый момент, когда сочиняет эту отповедь Онегина — пишет письмо Анне Керн, которая «чудное мгновенье, гений чистой красоты».
Пушкин — А. П. Керн. 13–14 августа 1825. Михайловское
Разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки…
Это ещё очень вежливо: «зубы». А мог бы грубо написать «запах». И это очень скромно: «ножки». А мог бы откровенно написать «формы».
Через три с лишним года (по календарю романа) Онегин влюбился в замужнюю Татьяну и сочинил ей письмо:
Внимать вам долго, понимать
Душой всё ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!
Снова рифма «блаженство/совершенство». Как же так? ведь уже использовал.
Но были «совершенства», стало «совершенство» — единственное число.
Совершенство (в единственном числе) — это душа. Совершенство души. Онегин же говорит «понимать душой». А душой только душу и понимают. Инструмент всегда соответствует объекту: в телескоп смотрят на звёзды, в замочную скважину — на соседку, гормонами — на формы. Духи — носом. Душой — душу. Совершенства (прелести) его сейчас не интересуют.
Совершенства — много. Совершенство — одно. Разница приблизительно та же, что божки (идолы) и Бог.
Боги (множественное число) несовершенны, уязвимы, их даже человек может ранить. У Гомера в «Илиаде» герой Диомед ранил даже двух: богиню любви Афродиту и бога войны Ареса.
Совершенства — тленны; ланиты и перси дрябнут, волосы и зубы редеют.
Совершенство — бессмертно — это же душа. Тело Микеланджело истлело, а в Сикстинскую капеллу приходит пять миллионов в год.
Пушкин, возможно, рассчитывал, что какой-нибудь внимательный читатель заметит, поймёт и усмехнётся. Но, увы, даже Достоевский — величайший знаток души — в своей знаменитой исторической «Пушкинской речи» 8 июня 1880 года (опубликована им в «Дневнике писателя») пишет: «Онегин совсем не узнал (то есть «не понял») Татьяну, когда встретил её в первый раз, в глуши, в скромном образе чистой, невинной девушки, так оробевшей пред ним с первого разу. <…> Да и совсем не мог он узнать её: разве он знает душу человеческую? Это отвлечённый человек, это беспокойный мечтатель во всю его жизнь. Не узнал он её и потом, в Петербурге, в образе знатной дамы, когда, по его же словам, в письме к Татьяне, «постигал душой все её совершенства«». Не заметил.
И ни у Лотмана, ни у Набокова, ни в одном переводе, даже самом лучшем, этот гениальный фокус, где с изменением числа отменяется тело и возникает душа, — нигде, никогда, ни слова…
Переводчики ахнули.
Продолжение следует.