Исповеди свидетелей российской/советской оккупации

Венгрия, 1956 год: «Расскажите миру, что они с нами делают!»

• Предлог для военного вмешательства: оказание «братской помощи венгерскому народу в защите его социалистических завоеваний, в разгроме контрреволюции и ликвидации угрозы возрождения фашизма».
• Жертвы: в результате подавления революции погибло, по разным оценкам, от 2,5 до 3 тысяч венгров, около 20 тысяч получили ранения; в стране развернулись массовые репрессии; порядка 200 тысяч человек бежали из Венгрии на Запад.

Ласло Эрши, исследователь событий 1956 года

Происходящее в Украине вызывает в памяти подавление революции 1956 года, ведь формула у этих событий одна: народ, стремящийся к свободе и независимости, противостоит сверхдержаве, реализующей свои имперские цели. Однако венгры не имели возможности сопротивляться так, как это делают украинцы: их было несравнимо меньше, в основном это были гражданские лица, естественно, плохо вооруженные. Да и никто в мире тогда не поддержал их борьбу.

Советский Союз дважды вводил войска в Венгрию осенью 1956-го, и в ходе этих двух вторжений оккупанты вели себя по-разному. Первый раз они вошли 23 октября. На этом этапе русские не планировали применять оружие и вели себя сдержанно: советское руководство верило, что при виде тяжелой военной техники местное население не решится оказывать сопротивление. А на рассвете 4 ноября, нарушив данное во время переговоров обещание, советские войска снова перешли в наступление. Теперь всё было иначе: они были настроены на беспощадную борьбу с врагом, стреляли по всем движущимся целям. И всё же такую жестокость, как сейчас в Украине, советские военные не проявляли. Целенаправленного террора против гражданского населения не было.

Венгры недолюбливали русских еще с середины XIX века, когда военное вмешательство России помогло Габсбургам подавить венгерское восстание. Во время Второй мировой, будучи союзниками немцев, венгры совершали военные преступления на территории Советского Союза, а в конце войны то же самое творили советские оккупанты в Венгрии. Жители страны боялись коммунизма и считали советскую систему тиранией — даже в эпоху либерализации при Яноше Кадаре. После распада СССР Ельцин признал и осудил советскую агрессию <сказав, что трагедия 1956 года «навсегда останется несмываемым пятном» на советском режиме — The Insider> и даже передал венгерским властям архивные документы, проливающие свет на участие советских войск в событиях 1956 года. Но и это не помогло: большая часть общества по-прежнему относилась к русским с антипатией. Переломить ситуацию удалось лишь нынешней венгерской власти — с помощью затыкания рта оппозиции и искусной пропаганды. Сегодня венгерское общество сильно разделено из-за войны в Украине — многие, увы, верят пророссийской пропаганде.

Лайош Ледерер, журналист

Отрывок из репортажа в британской The Observer от 18 ноября 1956 года

В воскресенье, 4 ноября, я вернулся в свой отель потрясенный и измученный в два часа ночи, всего за несколько часов до «схода лавины». В последний раз я взглянул на своих молодых друзей — около 30 раненых мальчишек, которых разместили в импровизированном полевом госпитале в отеле. Они знали, что русские возвращаются. Они не хотели, чтобы их утешали. Они сожалели лишь о том, что не годятся для боя. <…>

Был серый рассвет… В городе царила гробовая тишина — если не считать истошных криков раненых, оставленных без помощи. Внезапно послышалось громыхание гусеничных машин. Вскоре небо озарилось вспышками выстрелов, и рев орудий сотряс воздух. Битва за Будапешт началась.

Мы с коллегами-журналистами решили перебраться в здание британской дипмиссии… Нам нужно было спуститься под землю к 11 часам утра, потому что командующий советскими войсками выдвинул ультиматум: если город не сдастся к полудню, его будут бомбить с воздуха. <…>

Незадолго до полуночи мы услышали грохот советских танков, некоторые из них проехали мимо нашего дома в направлении проспекта Андраши. Там они скопились и собирались разбить лагерь на ночь. Тысячи борцов за свободу стихийно двинулись в атаку еще до рассвета. Эта атака закончилась одним из самых тяжелых боев. Я наблюдал за ним из своего окна. Было уничтожено более 30 машин. И после этого советские танки больше не оставались на ночь в центре города. Каждый вечер, до полуночи, они уходили, чтобы вернуться на рассвете.

Новый день начался под ужасный грохот советских танков, которые наступали гораздо напористее, чем накануне. Они яростно обстреливали каждый дом на проспекте. Таков был приказ. И всё утро приходили сообщения о том, что то же самое происходит в других местах. К вечеру на главных улицах Будапешта почти не осталось здания, которое бы не было раскурочено советскими снарядами. Люди весь день толпились в [британском] посольстве, сотни звонили по телефону, умоляя великие державы вмешаться. «Расскажите миру, что они с нами делают!» — кричали люди. А мы ничего не могли сделать. Внешний мир был занят происходящим в другом месте, в Суэце [события в Венгрии совпали по времени с Суэцким кризисом]. Нам было стыдно. Мы не могли предложить ничего, кроме обещания, что сделаем всё возможное, чтобы рассказать миру об этом кошмаре.

<…> На третий день нам удалось выбраться на улицу. Я видел, как маленькие дети стояли у танков и проклинали их экипажи за то, что те натворили. «Вы действительно верите, — спрашивала одна маленькая девочка по-русски (венгерские дети были обязаны учить русский в школе), — что пришли освободить нас от фашистов?» [Коммунистическая пропаганда представляла борьбу венгров за независимость как фашистский мятеж, подготовленный и финансируемый империалистами.]

«Мерзкие свиньи! — кричал кто-то другой. — Вам это с рук не сойдет!» Сами танкисты выглядели уставшими. Они были грязными и растерянными. Поначалу они пытались возражать, но в конце концов умолкли. Они и сами были мальчишками, некоторые явно азиатской наружности. Вид у них был чрезвычайно потрепанный — хуже, чем у тех, кого я встречал в Будапеште и Вене в конце войны. Не говоря ни слова, они терпели, как в них плюют, как их проклинают. Выражение их лиц словно говорило: они знают, что не заслуживают ничего лучше. Они сидели неподвижно у своих пулеметов в танках, но не стреляли».

Чехословакия, 1968 год: «Люди скандировали: идите домой!»

• Предлог для военного вмешательства: «оказание братскому чехословацкому народу неотложной помощи» в устранении угрозы «социалистическому строю и государственности со стороны контрреволюционных сил, вступивших в сговор с враждебными социализму внешними силами».
• Жертвы: согласно наиболее распространенной оценке, в результате вторжения погибли 137 мирных жителей; более 70 тысяч человек покинули страну.

Либор Дворжак, обозреватель Чешского радио, переводчик с русского

В конце лета 1968-го мне было ровно двадцать лет, я только что поступил на философский факультет Карлова университета. Жили мы в огромном доме прямо напротив здания тогдашнего министерства обороны на площади Свободы, в шестом районе Праги. День этот, 21 августа, начался для меня очень рано, полпятого утра, и очень странно. Проснулся от громких криков с улицы. Выглядываю в окно и вижу: на грузовике стоят протестующие, кричат что-то неразборчивое, а над их головами реют чехословацкие флаги. Ложусь обратно спать, но в этот момент в коридоре звонит телефон. Трубку поднимает папа. В его кабинете горит свет — видно, что он уже давно на ногах. Радиоприемник тоже включен, вещает на английском. «Да, — говорит папа, — всё уже знаем. Самое главное — осторожно!» Ничего не соображая, спрашиваю, кто звонит в такой час, и отец говорит, что это мой брат, который находится в 100 километрах от Праги. «А что вообще происходит?» — «Нас оккупируют». — «Кто?!» Думаю сразу про американцев, китайцев, даже западных немцев. «Наши союзники по Варшавскому договору», — отвечает отец.

Больше я ничего не спрашивал, выбежал на улицу, где сразу встретил двоих друзей. Повсюду уже стояли танки и бронетранспортеры. По улицам сновали совершенно потерянные люди, многие выкрикивали главный лозунг тех дней, обращенный к оккупантам: «Идите домой!» Мы пошли по всему центру — через Пражский град, уже осажденный советскими войсками, мимо здания правительства, к зданию ЦК Компартии, а потом на Староместскую и Вацлавскую площадь до самого Чехословацкого радио. Оттуда слышалась автоматная стрельба — к счастью, оказалось, что стреляли не в огромную толпу людей, а в воздух [тем не менее, именно в районе радиостанции было больше всего жертв среди местного населения — 16 погибших и несколько десятков раненых; эти люди пытались помешать советским военным захватить здание].

Подойдя к ЦК партии на Влтавской набережной, мы увидели двух парней, чеха и русского военного, которые пытались о чем-то договориться, — видимо, не очень успешно. Чех держал в руках окровавленный чехословацкий флаг, которым, как оказалось, рано утром был прикрыт труп одной из первых жертв оккупации. Парень отошел, и я заговорил с этим советским солдатом. До сих пор помню, что он мне сказал: «Зовут меня Сережа, я из-под Воронежа. В начале лета окончил двухлетнюю срочную службу в ГДР — и меня там сразу оставили еще на два года каких-то чрезвычайных учений. Сейчас больше месяца проторчал на чехословацкой границе в этой раскаленной запыленной жестянке, — показал на стоявший неподалеку бронетранспортер. — Ну, кому охота, как ты думаешь?» Это был совершенно нормальный советский молодой человек, но надо сказать, что другого такого я в оккупированной Чехословакии больше не встречал.

Затем мы очутились недалеко от Староместской площади. Там на перекрестке тоже стоял БТР, и из его переднего люка выглядывал перепуганный солдатик, которому пражане кричали: «Ну, и что ты тут делаешь?» Было ясно, что он суть вопроса не понимал, поэтому я ему быстро перевел. Он, видимо, вспомнил последнюю политподготовку и отчеканил: «Исполняю свой интернациональный долг!» Я перевел его ответ своим согражданам, и те весело расхохотались. А солдатик остался в полнейшем шоке.

Вооруженного отпора оккупантам местное население не оказывало — такова, к сожалению, наша «традиция»: в 1968-м точь-в-точь повторилось то, что случилось тридцатью годами ранее, после Мюнхенского сговора. Вместе с тем было сколько угодно примеров пассивного сопротивления: с первых же дней вторжения звучал лозунг «Оккупантам ни капли воды!», жители закрашивали названия городских улиц, а дорожные указатели разворачивали в противоположное направление. Уж этому «нацию Швейков» учить не надо.

Философский факультет Карлова университета, где я учился, был одним из идейных оплотов Пражской весны. После начала оккупации к нам постоянно приходили видные прогрессивные политики и популярные представители культуры. Моим однокурсником, кстати, был Ян Палах, правда, о нем я впервые услышал уже после его самосожжения <в январе 1969 года Палах сжег себя на Вацлавской площади в знак протеста против советской оккупации — The Insider>. Почти до конца года длилась студенческая забастовка. Но, к сожалению, уже в начале следующего всё это сошло на нет.

В моем окружении к вторжению отнеслись крайне негативно — даже мои родители, которые были убежденными коммунистами. Папа принадлежал к высшим эшелонам власти: был сначала министром внешней торговли, потом министром финансов, послом в СССР, а в 1968-м — послом Чехословакии в Индии. Долгие годы верно служа советскому режиму, он прекрасно понимал, что это такое, и ожидал, что именно этим и закончится Пражская весна: Брежнев со товарищи не хотел дожидаться второго Будапешта.

Отношение к русским и Советскому Союзу изменилось кардинально! Чего уж там, даже моего русофильства заметно поубавилось. В Чехословакии, конечно, были люди, которые русский народ и весь этот советский цирк не любили никогда, но был и довольно значительный сегмент тех, кто испытывал к русским расположение. Но в течение одной-единственной ночи всё это улетучилось и никогда уже не вернулось. Настороженность усилилась в 90-е, когда в Чехии появились семьи новых русских. А уж как на восприятие России повлияли войны, и говорить нечего — и не только нынешняя в Украине, но и афганская, чеченская, грузинская, сирийская.

Русские лезут и лезут туда, куда их не звали, и это очень прискорбно. Но моего личного отношения к России, ее населению и тем более к русской культуре это нисколько не меняет. То, как ведут себя российские власти, мне давным-давно знакомо, и я не переношу это на своих всё понимающих российских друзей. Россия — это страна-захватчик, и стоит ли во главе нее царь, генсек или президент, не имеет никакого значения. Так она исторически устроена, и ей будет очень трудно от этого проклятия избавиться.

Афганистан, 1979–1989 годы: «Кого-то зарезали, кого-то расстреляли, кого-то закопали живьем»

• Предлог для военного вмешательства: «оказание интернациональной помощи дружественному афганскому народу» в отражении внешней агрессии.
• Жертвы: за время советской интервенции в Афганистане погибли около 1 млн мирных жителей, многие — в результате внесудебных казней и массовых убийств в сельской местности; более 5 млн стали беженцами; безвозвратные потери со стороны СССР составили, по официальным данным, 15 тысяч человек.

Моким Рахманзай, преподаватель (сейчас живет в США)

Летом 1976 года я уехал в США получать докторскую степень в области образовательной политики. Я работал тогда в департаменте педагогического образования и был одним из двух счастливчиков, получивших этот грант от ЮНЕСКО. В апреле 1978-го, во время моей учебы, в Афганистане произошел военный переворот и было сформировано просоветское правительство. Я был знаком с несколькими людьми в правительстве и решил вернуться домой. Однако к работе меня не допустили. Поскольку я не был членом Народно-демократической партии Афганистана, не учился в СССР и не владел русским, преподавать аспирантам мне не разрешили.

Вводу советских войск сопутствовала мощная пропагандистская кампания, суть которой сводилась к тому, что американцы поддерживают моджахедов, а «наши советские друзья» хотят помочь нам в борьбе с империалистами. Стоял пасмурный декабрьский день, и было видно, как один за другим в Кабул летят транспортные самолеты. В тот вечер в районе дворца президента Хафизуллы Амина раздавались выстрелы, но что происходит, никто не понимал — достоверной информации не поступало. А на следующее утро ставленник Кремля Бабрак Кармаль обратился к народу по радио и заявил, что Амин казнен, а он теперь новый лидер Афганистана. Кабул и другие крупные города уже находились под контролем правительственных сил и советской армии, главные площади столицы были заняты русскими солдатами. Множество людей тогда было убито или брошено в тюрьму. А из радиоприемников звучала громкая патриотическая музыка и пропагандистские лозунги.

Ежедневно мы слышали жуткие истории о том, как советские солдаты нападали на деревни, зверски убивали крестьян, насиловали женщин. Один такой случай произошел в месте, где я родился, в провинции Логар, расположенной к югу от Кабула. Русским нужно было доставлять военную технику, боеприпасы и прочие грузы в расположение своих войск на юге, поэтому они регулярно перемещались по трассе Кабул — Пактия. Повстанцы, которым был хорошо известен их маршрут, устраивали засады вдоль дороги и при приближении колонны атаковали ее из разных точек, убивая солдат и уничтожая танки. Это повторялось из раза в раз. Но однажды советские военные решили отыграться. Они вошли в соседнюю деревню и убили двенадцать ее жителей самым бесчеловечным образом. Это была самая настоящая бойня: кого-то зарезали ножом, кого-то расстреляли, некоторых живьем закопали в землю. Подобные и еще более страшные зверства имели место и в других районах страны.

Все русские, с кем я контактировал, были гражданскими — работали в качестве консультантов в министерстве образования. Они были совершенно потеряны и, казалось, понятия не имели, что происходит. Хотя некоторые из них были из республик Центральной Азии и знали фарси, найти с ними общий язык было непросто. Мозги у них были промыты пропагандой. Они постоянно поливали грязью США и Запад и поносили афганскую систему образования, которая вообще-то была в те годы лучшей в регионе, благодаря поддержке Агентства США по международному развитию. При этом они часто просили у меня почитать изданные в Америке книги.

Уже после войны я какое-то время работал в Алматы. Помню, как однажды гулял с одним русским коллегой в парке, и он остановился у памятника погибшим в Афганистане. Прочел одно имя, другое, третье… В смерти этих ребят он винил афганцев. Меня это задело, и я предложил ему порассуждать о причинах и следствиях произошедшего: «Не пойди эти парни воевать на чужой земле, на мемориале сейчас не было бы их имен». Мои слова очень удивили коллегу — кажется, он никогда прежде об этом не задумывался.

Та война стала огромной трагедией для меня, моей семьи и всех моих соотечественников. Сегодня, следя за российским вторжением в Украину, я снова вижу убийства мирных граждан, разрушения, бомбардировки городов, тактику запугивания. Жаль, что такие страшные вещи происходят из-за человеческого эго.

Грузия, 2008 год: «Грабили все что могут унести»

• Предлог для военного вмешательства: проведение «операции по принуждению Грузии к миру» в ответ на ее «агрессию против мирных южноосетинских граждан и российских миротворцев».
• Жертвы: по итогам конфликта грузинская сторона заявила о гибели 170 военнослужащих, 14 полицейских и 228 мирных жителей, российская сторона заявила о гибели 67 военнослужащих, Южная Осетия заявила о 365 убитых, среди которых, вероятно, были как военнослужащие, так и мирные жители.

Темур Кигурадзе, журналист

Летом 2008-го я был молодым журналистом, совсем недавно начал работать в ежедневной англоязычной газете в Тбилиси. Ночь с 7 на 8 августа, когда начались активные боевые действия, провел припав к телевизору, а рано утром побежал в редакцию. Все понимали, что ситуация непростая, но к полномасштабной войне и оккупации никто не был готов. В первой половине дня около нашей редакции остановился автомобиль, в котором сидели двое моих коллег из других изданий — Саша Климчук и Гига Чихладзе. Ребята собирались ехать в сторону Цхинвали. Сказали, что у них есть два свободных места, и спросили, не хочу ли я к ним присоединиться. Я, конечно, согласился. Вместе со мной туда поехал мой редактор-американец.

Творился хаос, было непонятно, откуда кто идет. Каким-то образом мы доехали до Южной Осетии, где уже были видны следы боев. Добравшись до Цхинвали, вышли из машины и начали снимать. Мы были в гражданской одежде, с журналистскими бейджиками и камерами. Вдруг где-то поодаль появились вооруженные люди, и кто-то из наших сказал, что видит в руках одного из них американскую винтовку М4, которая находилась на вооружении грузинской армии, а значит, скорее всего, это грузинские военные. Приветливо вскинув руку, он крикнул им по-грузински: «Ребята, свои». В ответ раздались матерные ругательства на русском и стрельба в воздух. Мы развернулись и побежали в сторону машины, сзади послышалась пулеметная очередь. В какой-то момент Гига и Саша, которые бежали впереди меня, упали — и у меня проскочила странная мысль, что они решили притвориться мертвыми. Как я потом узнал, пули попали им прямо в сердце и они скончались там же на дороге. Меня ранили в правую руку, моему американскому коллеге прострелили ногу. Нас двоих побили, объявив грузинскими шпионами. Угрожали расстрелом. Так я оказался в плену у осетинских ополченцев.

Нас привели в гараж наблюдательной миссии ОБСЕ, которая на тот момент уже покинула город, и долго допрашивали. Расстреливать нас в какой-то момент передумали: у Саши Климчука нашли пресс-карточку РИА «Новости», на которое он работал (тогда оно немного отличалось от сегодняшнего), и это сыграло в нашу пользу. Три дня мы провели в подвале полуразрушенной цхинвальской больницы, где были и военные, и гражданские. Осетинские врачи — и я им до сих пор благодарен — всячески нас защищали, через них же нам удалось связаться с родственниками и американским посольством. У меня не было никакой информации о том, что происходит. Осетины говорили, что практически вся Грузия уже находится под контролем русских и вот-вот начнется штурм Тбилиси. Я не знал, верить ли этому. Было понятно, что это огромная катастрофа для всей страны, но ее масштабы и последствия тогда было трудно оценить.

Потом появились российские журналисты, среди которых был Орхан Джемаль. Он единственный нами заинтересовался, и, насколько я понимаю, именно через Орхана прошла информация, что мы выжили, поэтому просто так пропасть там мы уже не могли. А на следующее утро нас посадили в машину скорой помощи и повезли в сторону России.

Так мы оказались во Владикавказе. Моего коллегу нужно было срочно оперировать, а меня забрали в отделение милиции — как было сказано, для моей же безопасности. Следующие несколько дней я провел там. Сначала меня долго допрашивали представители ФСБ, а затем приехала брать интервью съемочная группа «Вестей». Они задали несколько вопросов, а потом выключили камеру и сказали: «Ну, у него своя версия войны, а у нас своя». Себя по телевизору я увидел в кабинете начальника отделения: в сюжете я просто стоял и открывал рот, а закадровый голос говорил, что гражданин Грузии и гражданин Америки задержаны с видеокамерами и подозреваются в шпионаже.

Что со мной делать, никто не знал. В итоге благодаря остаткам грузинского консульства во Владикавказе мне сделали российскую визу, знакомые одолжили деньги, и под конвоем полиции меня вывезли в Минеральные Воды, откуда я улетел в Ереван.

По дороге во Владикавказ мы видели огромную колонну российских войск. Проезжали горевшие грузинские деревни, где люди в военной форме выносили из магазинов технику и грузили на грузовики. Через несколько недель после возвращения в Грузию я вместе с неправительственной организацией вернулся на границу Южной Осетии — в села, откуда начали выходить российские войска. Их жители рассказывали мне, что, как только россияне зашли на территорию Грузии, захваченные грузинские села отдали на разграбление осетинским ополченцам. Те грабили всё что возможно унести. На это им дали сутки, а на следующий день в те же села заходили россияне и играли роль освободителей — выгоняли осетинские банды, привозили цистерны с водой. В общем, это была игра в плохого полицейского и хорошего полицейского. У многих местных действительно создалось впечатление, что осетины плохие, а русские пришли помогать. Однако в следующие месяцы, когда ситуация на линии оккупации стала намного хуже, их мнение резко изменилось.

В Украине сейчас воюет несколько сотен добровольцев из Грузии, в том числе мои знакомые. Некоторые из них — бывшие солдаты и офицеры грузинской армии, воевавшие в Южной Осетии, другие — совсем молодые ребята. В моем кругу ими гордятся, потому что мы считаем, что война в Украине — это наша общая война с большой колониальной империей, которая везде вокруг своих границ наследила. Мы хорошо помним, как украинцы помогали нам и в 2008 году, и в 1990-х, во время первой войны в Абхазии. Вообще позиция рядовых граждан Грузии сильно отличается от позиции властей, за которую мне стыдно. Грузинское общество полностью на стороне Украины; Тбилиси, Батуми и Кутаиси сплошь в украинских флагах. Грузинское правительство официально выбрало «венгерский курс», пытаясь как-то сохранить отношения с Россией. И это очень странно, учитывая, что у Грузии с Россией нет дипломатических отношений.

Сирия, 2015 — настоящее время: «С варварской жестокостью бомбили жилые кварталы»

• Предлог для военного вмешательства: воздушная поддержка сирийских правительственных сил в их борьбе против ИГИЛ.
• Жертвы: согласно ежегодному отчету организации Сирийская правозащитная сеть (The Syrian Network for Human Rights, SNHR), с 2015 года непосредственно от действий российский вооруженных сил в Сирии погибли около 7 тысяч мирных жителей, среди них более 2 тысяч детей; свыше 1,2 тысячи атак совершено на объекты гражданской инфраструктуры, включая школы, больницы и рынки.

Фирас аль-Саид, гражданский активист, член SNHR

Осенью 2015 года моя жизнь, как и жизнь любого сирийца, больше походила на выживание. Наш город Тельбиса, расположенный в 12 км к северу от Хомса, контролировался «Свободной сирийской армией» и подвергался жесткой осаде со стороны правительственных войск. У нас не было никакой возможности уехать. Это напоминало огромную тюрьму, где каждому был вынесен смертный приговор. Остаться в живых можно было лишь при случайном стечении обстоятельств.

30 сентября 2015 года российские власти объявили о начале военной кампании в Сирии. Один из первых своих ударов российская авиация нанесла именно по Тельбисе. В тот день около 10 часов утра я ехал на мотоцикле домой. По дороге остановился подправить колесо в ремонтной мастерской в центре города. Мастерская находилась около здания почты, в котором жителям осажденного города раздавали хлеб. Какие-то парни там обсуждали странные военные самолеты — их засекли мониторинговые устройства, с помощью которых сирийская оппозиция отслеживала перемещение сил Асада.

Тем утром эти самолеты атаковали деревню недалеко от Идлиба, и устройства слежения зафиксировали, что их пилоты говорили по-русски. Меня это насторожило, но был такой спокойный день, светило солнце — я и подумать не мог, что совсем скоро мы окажемся их следующими жертвами. Починив колесо, я заехал домой за своей маленькой дочерью Лайал — хотел покатать ее на мотоцикле. Мы поехали обратно к почтовому отделению, недалеко от которого жила семья моей жены. Доехав до угла здания, я услышал два взрыва и звук боевых самолетов. Нажал на газ, вспомнив, что во время обстрелов нужно как можно дальше отъехать от больших зданий. Проехав около пятидесяти метров, я услышал, как за моей спиной что-то взорвалось. Ударная волна подтолкнула мой мотоцикл вперед, и я почувствовал, как воздух вокруг меня буквально разрывается. Главной моей заботой было уберечь дочку от падения: ей не было еще и года, она сидела у меня на коленях. В считанные секунды я добрался до дома родителей жены, отдал им Лайал, а сам помчался обратно. Я работал тогда в городском медиацентре, поэтому при себе у меня была камера. Добравшись до полуразрушенного здания почты, я начал снимать всё, что видел.

Это было крепкое трехэтажное строение с очень толстыми стенами, но повреждения оказались очень серьезными, часть крыши обвалилась. Внутри кричали люди, звали на помощь. Под завалами были погребены десятки человек. При мне спасатели вытащили человек пять раненых. Царил полный хаос, запах крови и пыли заполнил всё пространство. Мне казалось, что наступил конец света, ничего ужаснее я никогда не видел и не переживал. Я думал о том, что если эти самолеты вернутся и снова нанесут удар по городу, в живых не останется никого. Вдруг я увидел своего приятеля, который работал с нами в медиацентре, и при виде знакомого лица впал в еще больший шок. На секунду я будто потерял память, забыл, кто я и где нахожусь. Его голос вывел меня из ступора. Он кричал, что надо бежать в больницу, чтобы сообщить о жертвах, и опубликовать новость в соцсетях. Когда я добрался до полевого госпиталя, там повсюду была кровь. Раненые лежали на полу — все койки и коридоры были заняты. На моих глазах от тяжелых ранений умирали два мальчика, братья. В тот день погибли 23 мирных жителя, включая минимум пятерых детей. Российские самолеты сбросили на город не менее шести ракет, и две из них попали в здание почты.

Российская интервенция стала переломным моментом в развитии ситуации в Сирии. С варварской жестокостью русские бомбили жилые кварталы, из-за чего многие люди были вынуждены покинуть свои дома, бросив всё, что у них было. Атаки на многолюдные районы с гражданским населением не были случайными. Россияне целенаправленно наносили удары по больницам, рынкам и жизненно важным объектам, чтобы заставить неподконтрольные Асаду территории сдаться и принять их условия.

Россия ведет себя так, будто она выше любого закона и даже гордится своими действиями в Сирии. Ее политики не раз заявляли, что Сирия стала полигоном для испытаний новейшего российского оружия, и не важно, что мишенями становились невинные люди. Базирующиеся в Сирии российские военные чувствуют там себя хозяевами. Один мой знакомый рассказывал, как в качестве переговорщика от оппозиции общался с русскими в Хомсе. Российский офицер предупредил его, что если вооруженное сопротивление не прекратится, они будут убивать детей на глазах у их родителей.

Я слежу за войной в Украине с первого ее дня. То, что там происходит, мы видели и у себя в Сирии. Террор и хладнокровное уничтожение мирного населения, осада городов, удары по гражданской инфраструктуре с целью лишить людей базовых удобств — эти параллели можно продолжать. Конечно, нужно различать правительство и народ. Очевидно, что многие россияне не поддерживают войну, развязанную их властями в Украине. Жаль только, что они не выступали так же активно против российской интервенции в Сирии.