Двадцать лет спустя. Сейчас на наших глазах разворачивается жуткий финал путинского правления. Точнее, начало финала. Он может продлиться еще как угодно долго, но никаких неясностей относительно конечной точки его развития больше нет. Террористическая диктатура с несменяемым вождем, постоянным усилением репрессий и прогрессирующей культурной деградацией общества оформилась уже вполне отчетливо и продолжает твердеть.
А двадцать лет назад меня поразила процедура инаугурации Путина, в которой уже угадывались характерные черты будущего правления, хотя и на сугубо стилистическом уровне.
Статья «Человек – это стиль» вышла в парижской «Русской мысли» 1 июня 2000 года. В ней предугадано довольно многое, хотя предположить тогда, до какой степени оправдаются эти предположения через двадцать лет было совершенно невозможно. Даже несколько лет назад, при всей определенности вектора развития путинского режима, нынешний сценарий казался, к сожалению, маловероятным.
В этом смысле Путину удалось обмануть всех.
ЧЕЛОВЕК – ЭТО СТИЛЬ
Первые десять лет существования Российской Федерации были временем неустойчивым. Все, что происходило, происходило как бы в первый раз. Советская культура мутировала в неясном направлении, теряя одни традиции и пытаясь создать другие. Призыв Ельцина (в 1996 году) придумать новую национальную идеологию кончился ничем — и не потому, что представители интеллигенции эту нелепую затею высмеяли, объяснив президенту, что в демократическом государстве никакой руководящей идеи, кроме прав человека, быть не может. Не высмеяли — просто придумать ничего не смогли.
Государственно-военный патриотизм выглядел в середине 90-х слишком знакомым, а потому слишком одиозным. Сегодня он одиозным не выглядит. Приход Путина сделал процесс государственного культурного строительства направленным и устойчивым. Он принес с собой не столько идеологию, о которой пока можно только догадываться, сколько стиль.
Инаугурация Путина была зрелищем в высшей степени театральным. Вот он выходит из машины и принимает рапорт коменданта Кремля. Затем бесконечно долго, в одиночку, медленно и торжественно поднимается по устланной красным ковром лестнице, и стоящие на площадках часовые в странной форме и высоких маскарадных киверах едят его глазами.
Герольд нечеловеческим голосом объявляет: «Владимир Владимирович Путин!». Маскарадные гвардейцы гусиным шагом подходят к позолоченным дверям, распахивают их, появляется Путин и идет между гостями, стоящими двумя шпалерами, к эстраде.
Начинается церемония, во время которой только сам Путин говорит нормальным голосом, а не ритуально вещает, как остальные участники, например, председатель Конституционного суда и глава избирательной комиссии. Путин явно сознательно выстраивает контраст с пошлой и безвкусной роскошью церемонии: маленькая черная фигурка выглядит даже эффектно. В поведении — тоже: он выглядит единственным участником действия, не играющим заученную роль. Он серьезен, скромен. Потом происходит передача президентского полка от Ельцина Путину. Перед стоящими у крыльца дворца президентами военные выделывают едва ли не балетные номера.
Контрастность Путина всей церемонии двусмысленна. С одной стороны, его поведение и манера речи противоречат «сакральности» происходящего, снижают пафос. С другой — ясно, что именно на таком фоне он выглядит наиболее выгодно. Скромность Путина слишком напоминает исключительное право коронованной особы стоять выше жестких условностей. В его власти было сделать процедуру введения во власть более демократичной. Этого не произошло. Наоборот, все детали церемонии: роскошь, опереточные гвардейцы, шитый золотом президентский штандарт, подчеркнутая роль военных и общий пафос — говорят о желании связать происходящее с исторической дореволюционной традицией.
Затея не вполне удалась — церемония выглядела хорошо срежиссированным и свежепридуманным маскарадом, смеха, однако, не вызывающим. Скорее опасения. На наших глазах создается новый государственный стиль — стиль военно-державного патриотизма с человеческим лицом. Стиль общества, которое уже согласилось с тем, что советский политический строй был плохим и тоталитарным, но еще не осознало, что фашизм — разновидность тоталитаризма. Поэтому либеральные истины, которые так убедительно и серьезно озвучивает Путин, сочетаются с очевидным отказом от пересмотра ценностей недавнего прошлого.
Позиция двусмысленная, как и фигура самого Путина. При всех очевидных достоинствах нового президента есть одно не менее очевидное «но» — его прошлое. И не то плохо само по себе, что был кагэбистом. В конце концов, у кого из бывших советских людей абсолютно чистое прошлое? Речь о взглядах нынешних.
Мы с Путиным практически ровесники, одно поколение. Я прекрасно помню атмосферу 1968-1970 годов. Среди моих друзей, оканчивавших тогда школу, было довольно много таких, которые с отвращением относились к советской власти, с еще большим отвращением к КГБ и с еще большим — к тем, кто шел туда работать. Общаться с такими было «западло», как говорят на зоне. Да и опасно.
Путин, как известно, после школы сам явился в КГБ проситься на работу. Был, однако, по-отечески направлен учиться в университет, а потом стал разведчиком. Работал в Дрездене. Вербовал агентов среди восточных немцев, выезжающих на Запад. Возможно, что из романтических побуждений, хотя на романтика сегодняшний Путин похож мало. Мне скажут: разведка есть у всех стран, это нормальная профессия. Конечно, но с одной оговоркой. Между ЦРУ и КГБ все-таки есть разница — такая же, как между ЦРУ и гестапо. Разные цели и разные представления о добре и зле.
Ладно, с тех пор прошло тридцать лет. Человек меняется. Не у всех были умные родители и доступ к самиздату. Прозрение может произойти в любом возрасте. Было бы не только естественно, но и абсолютно необходимо, чтобы демократический президент извинился за свое рвение в служении тоталитарному режиму и компрометирующие связи. Но этого не произошло. Более того, на встрече в московском ПЕН-Клубе в декабре 1999 года будущий президент заявил, что гордится своей службой в разведке. Не считает и гэбэшные связи компрометирующими.
Это зловещий признак, усиливающий двусмысленность роли Путина. Если он сегодня не сожалеет о своем прошлом участии в «холодной войне» с демократией, значит, морально к ней готов и в будущем. Жесткое противостояние путинского правительства чеченскому сообществу в вопросе о чеченской войне это предположение подтверждает.
В этом смысле особо интересной представляется «православность» Путина, его демонстративное участие в богослужениях. Конечно, принятие христианской веры может стать достаточным духовным импульсом, чтобы способствовать перерождению любого грешника. Но поверить, что непереродившийся офицер КГБ стал христианином, невозможно. Так не бывает.
Путин победил на волне военного энтузиазма. Чем больше российских солдат гибло в Чечне, тем сильнее становилась общественная поддержка армии и тем меньше внимания уделялось правовым и гуманитарным проблемам войны. К апрелю 2000 года из российского телевидения практически исчезли материалы, посвященные положению чеченских беженцев, а репортажи о награждениях и похоронах погибших солдат становились все длиннее.
Авторитет армии можно строить разными путями. Репутация Бундесвера, например, основана на полном отказе от традиций и ценностей Вермахта. Нерассуждающий патриотизм и готовность автоматически и бездумно защищать интересы родины там и тогда, где и когда она прикажет, больше не являются в Германии общественными добродетелями.
В России пересмотра истории по-настоящему не произошло. Российская армия сохранила с советских времен не только советское обращение «товарищ«, но и советский дух. Отмена замполитов и введение религии в армии ничего принципиально не изменили. Она по-прежнему калечит солдат психически и физически. И по-прежнему ищет примеры для подражания в героическом советском прошлом. За несколько месяцев при Путине этот процесс резко усилился.
Парад Победы, ставший как бы завершением инаугурационных торжеств, был тоже выдержан в новом двусмысленном стиле. С одной стороны, никакой военной техники и относительно небольшое количество войск, с другой — пятитысячный парад ветеранов войны, которые до того несколько недель заново учились ходить в строю. Это было очень тяжелое зрелище, более тяжелое, чем такие же мероприятия советских времен или почти такой же парад ветеранов 9 мая 1995 года, к 50-летию победы.
Если бы приглашенные на парад ветераны войны просто прошли с цветами по Красной площади нестройной толпой, сохранилось бы естественное ощущение радостного праздника. Вид марширующих стариков, одетых, как в униформу, в одинаковые серые костюмы и красные платья, подаренные им властями, наводил на совершенно другие мысли.
То, что ветераны, принадлежащие к самому несчастному, обездоленному и одураченному поколению советских людей, охотно согласились принять участие в этом спектакле, понятно. То, что организация такого действия понадобилась правительству, симптоматично. Так отрабатывается новый стиль правления, намечаются отправные точки новой, как теперь принято говорить, «духовности».
Стиль складывается из мелочей. Здесь и неслучайная оговорка ведущего программы «Вести» российского телевидения, назвавшего омоновцев «чекистами». Это равносильно тому, как если бы немецкий телеведущий ласково назвал полицейских «нашими эсэсовцами». Здесь и демонстративное пожалование президентом российского гражданства бывшему энкавэдэшнику, которого в Латвии судили за военные преступления.
И, наконец, апофеоз двусмысленности — выпуск к юбилею победы сторублевой монеты с изображением Сталина.
Это подарок не только нумизматам.
Дмитрий ХМЕЛЬНИЦКИЙ