Читаем главы из «Путеводителя по рашизму-путинизму» Олега Кудрина в публикации Укринформа.
В прошлых материалах мы рассматривали проявление имперской темы на примере литературного творчества самых известных российских классиков XIX века – Александра Пушкина, Николая Гоголя и Михаила Лермонтова, Федора Достоевского и Льва Толстого. Сегодня же мы приступим к литературе ХХ века. В этом столетии Российская империя прошла несколько этапов распада. Соответственно имперская идея в период Советской России видоизменялась.
Это все сложные процессы, тем более – в литературном преломлении. Поэтому, рассматривая сюжеты русской литературы ХХ века, мы сузим угол обзора. Разберем только отношение метрополии к Украине, украинцам, украинской культуре и идентичности. Причем начнем с фигур, на первый взгляд, неожиданных – Антон Чехов и Владимир Маяковский. Они имели украинские корни и в целом относились к украинству с симпатией. Но, как говорится, есть одно «но». Точнее – несколько.
МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ ЧЕХОВА «УКРАИНСКИМ ПИСАТЕЛЕМ»?
Да, Антон Павлович Чехов (1860-1904) – литературный гений, реформатор мирового театра. Он начинал писать, в том числе шедевры, в ХIХ веке, но расцвет его таланта пришелся на стык веков. А уж в ХХ столетии, в котором он пожил так недолго, Чехов стал «золотым стандартом» мировой драматургии. Сыграть в любой из его пяти великих пьес считала за честь любая мировая звезда.
Фигура огромного масштаба… И что сказать, лестно иметь такую «звезду» в числе «своих». Поэтому в последние десятилетия в украинском информационном поле появилось много материалов с «новым взглядом» на Чехова. В них превозносятся элементы украинского происхождения писателя, его отзывы о себе, как об украинце, украинизмы в текстах молодого Антоши, слова из писем – о любви к Украине.
Да и по политическим взглядам Антон Павлович был человек очень достойным. Ранее мы говорили о его знаменитых антишовинистических строчках в повести «Степь» (1888). К месту также вспомнить и другие его хрестоматийные слова из эпистолярного наследия – о необходимости «по капле выдавливать из себя раба» (1889).
В итоге после таких рассуждений, в случае крайней ажитации некоторые авторы вообще предлагают считать Чехова «украинским писателем, творившим на русском языке». Хм-м… «А почему бы и нет?». При искреннем, увлекательном изложении подобные аргументы, собранные вместе, кажутся убедительными.
Однако при спокойном рассмотрении всё не так. В наследии Чехова вообще есть одна особенность, которая крайне негативно сказалась на отношении к украинцам в ХХ столетии. Он редко употреблял слова «украинец», «малоросс» и соответственно очень любил – «хохол». Горячие сторонники внесения Чехова в реестр украинских авторов убеждают, что в этом нет ничего страшного, мол, в те времена все так говорили. Так, да не так. Говорили многие. Но эти же слова, повторенные не абы кем, а литературным гением, многократно увеличивали значимость сказанного. В своем наследии Антон Павлович дал полный набор сниженной лексики в отношении украинцев: хохол, хохлушка, хохлята, хохлацкий, Хохландия. То есть, как классик уровня «горних высей», он не просто создал прецедент, но сделал это естественной нормой русского литературного языка.
ШУТЛИВОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ: Я – ЛЕНИВЫЙ ХОХОЛ. НУ, ТАКОЕ…
Вспомним ту же замечательную повесть «Степь». С одной стороны, автор называет «самой глупостью» шовинистическую строчку из старинной песни «Наша матушка Расия всему свету га-ла-ва!». Но с другой – в этой повести вообще нет «украинцев», а есть, увы, только «хохлы».
И, кажется, из этого же произведения можно понять, почему Чехов не любит слова «малоросс», для нас тоже не очень приятного, но все же более приличного. В «Степи» есть несколько героев, описанных, как «малорослые». И автор, в то время как раз переходивший из стадии «Чехонте» в стадию «Чехов» избегал даже намека на простенький каламбур малоросс-малорослый. С другой стороны слово «украинец» казалось ему слишком политизированным, «украинофильским». А вот «хохол», «хохлы» – в самый раз: тепло, по-домашнему. И, якобы, – никому не обидно.
Чехов и Горький
В свою очередь, весомость такого мнения («никому не обидно») дополнительно подкреплялась тем, что в общении, в письмах Чехов часто называл себя хохлом. Причем в как бы самоироничном, но при взгляде со стороны – оскорбительном контексте. Вот – из трех писем разных лет разным людям:
«Я хохол и стал уже лениться» (1890, издателю Александру Суворину).
«Я тоже ленивый хохол» (1897, писательнице Лидии Авиловой).
«Я хохол и страшно ленив» (1899, коллеге Максиму Горькому).
Заметим, что стереотип о каких-то народах, как о «ленивых», широко известен в постколониальных штудиях (смотри – «ленивый негр»; соответственно титульный народ метрополии не может считаться таковым, иначе бы он не создал Империю). Украинские этнические стереотипы с комическим оттенком Чехов использовал не только в письмах, но и в прозе, в вещах выдающихся: «Я заметил, что хохлушки только плачут или хохочут, среднего же настроения у них не бывает» («Человек в футляре», 1898).
Таким образом, получалась поразительно парадоксальная ситуация – тонкий писатель, человек с идеальным, казалось бы, литературным вкусом в своем творчестве прочно закреплял унизительную имперскую кличку в отношении народа, к которому сам частично принадлежал. И более того – нормализовал стереотипно ироничное отношение к народу, снабженному такой кличкой-ярлыком.
При этом важно подчеркнуть, что Чехов не отрицал особость украинского народа, украинского языка. И в отличие от Горького, не высказывал сомнений в том, что его произведения возможно переводить на украинский. Известно письмо Чехова Агафангелу Крымскому, в котором он просит передать слова благодарности Марии Грушевской, занимавшейся такими переводами. (Попутно, к месту: другое письмо Чехова – Крымскому, в котором Антон Павлович многословно и слащаво объясняется в любви ко всему украинскому, известно лишь в пересказе и считается недостоверным).
Чехов и Книппер, 1902 год
ПО ЧЕХОВУ УКРАИНОФИЛЬСТВО ВОЗМОЖНО, НО В НЕКИХ РАМКАХ
Но и в этом случае не нужно переоценивать расположенность Чехова к украинству. Полезно почитать его переписку. Вот он обсуждает с опытным писателем, критиком Алексеем Плещеевым (1825-1893) рукопись своего рассказа «Именины» (1888). Плещеев пишет:
«В Вашем рассказе Вы смеетесь над украинофилом, «желающим освободить Малороссию от русского ига», <…> за что собственно? Вы сами прибавляете, что он искренен и что дурного он ничего не говорит. Другое дело, если б он напускал на себя эти идеи – не будучи убежден в их справедливости или если б, прикрываясь ими, он делал гадости? Таких действительно бичевать следует… Украинофила в особенности я бы выкинул <…> (Мне сдается, что Вы, изображая этого украинофила, имели перед собой Павла Линтварёва, который – хотя и без бороды – но всё больше молчит и думает… может быть, действительно думает об освобождении Малороссии)».
Показательный фрагмент – вот ведь Плещеев как-то обходиться без слова «хохол». И об украинофильстве вплоть до полного отделения рассуждает без издевки, нейтрально – аналитически. Смотрим ответ Чехова:
«Украйнофил не может служить уликой <…> Я не имел в виду Павла Линтварева, Христос с Вами! Павел Михайлович умный, скромный и про себя думающий парень, никому не навязывающий своих мыслей. Украйнофильство Линтваревых – это любовь к теплу, к костюму, к языку, к родной земле. Оно симпатично и трогательно. Я же имел в виду тех глубокомысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он писал не по-хохлацки, которые, будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль, для чего и нацепляют на свои лбы ярлыки».
Начиная с «украйнофил», вместо «украинофил», письмо кажется более грубым. Да, можно предположить, что Чехов во времена жесткого русификатора Александра III так защищает Линтварева от полицейских придирок. Но делает это очень уж горячо – вплоть до обзывания «глубокомысленными идиотами» всех, кто сокрушался, что Гоголь не писал на украинском, как Шевченко.
Для уточнения отношения Чехова к украинофильству полезным будет отрывок из его письма того же периода – к Александру Суворину. Прозаик так описывает 25-летнюю Наталью из семейства Линтварёвых:
«Третья дщерь, кончившая курс в Бестужевке <…> Страстная хохломанка. Построила у себя в усадьбе на свой счет школу и учит хохлят басням Крылова в малороссийском переводе. Ездит на могилу Шевченко, как турок в Мекку».
И вот здесь уж элемент имперского высокомерия более очевиден. Хохломанка. Издевательское «басни Крылова в малороссийском переводе» (как я понимаю, это ироничные стрелы – в басни Леонида Глебова (1827-1893)). Ну и «как турок в Мекку» – без слов. Хотя… Тоже «ха-ха», спасибо, милый Антоша Чехонте.
Совершенно очевидно, что сам Чехов ни в коем случае – не украинофил, хотя и называет себя «хохлом» (а может, именно поэтому). Сам он готов терпеть это лишь в малых дозах – костюм, язык (прежде всего – фольклора), милый пейзаж.
Складывается впечатление, что «хохлацтво» – это как раз те капли раба, которые истинный интеллигент, гениальный литератор Чехов из себя так и не выдавил…
ПОПЫТКИ МАЯКОВСКОГО ВЫПЛАТИТЬ «ДОЛГ УКРАИНЕ». КРАСНОЙ!
Случай «хохла Чехова» полезен для понимания общей атмосферы на стыке веков – так сказать, уровня нормальности отношения в России к Украине и украинцам.
Именно поэтому так впечатляло – и впечатляет! – стихотворение Владимира Маяковского (1893-1930) «Долг Украине» (1926). Некоторые условно называют его «Имперский долг Украине» и это, в сущности, верно, поскольку поэт переворачивает всю имперскую пирамиду. Если Чехов представлялся «хохлом», то Маяковский определяет себя «москалем», при том, что сам также имеет украинские корни. Но тут нужно именно так, чтобы русские читатели «Долга» ассоциировали себя с этим утверждением:
«Говорю себе: / товарищ москаль, // на Украину / шуток не скаль».
Бурлюк и Маяковский. Футуристы
А перед этим поэт стирает в труху, в пыль шовинистическое высокомерие титульного народа Империи. К которому (здесь) он относит и себя. Задавшись вопросом «А что мы знаем о лице Украины?» Маяковский выдает блистательную сатиру, которая за прошедшие с тех пор 97 лет совершенно не устарела:
«Знаний груз / у русского / тощ — // тем, кто рядом, / почёта мало. // Знают вот / украинский борщ, // Знают вот / украинское сало. // И с культуры / поснимали пенку: // кроме / двух / прославленных Тарасов — // Бульбы / и известного Шевченка, — // ничего не выжмешь, / сколько ни старайся. // А если прижмут — / зардеется розой // и выдвинет / аргумент новый: // возьмёт и расскажет / пару курьёзов — // анекдотов / украинской мовы».
Повторюсь, «Долг Украине» производит сильное впечатление. Но вопрос в том, каково в этом произведении соотношении трех составляющих: искренности, украинского происхождения автора и… правильной партийной линии, большевистской идеи, которой взялся служить поэт. В середине 1920-х было принято бичевать великорусский шовинизм, заносчивых столичных держиморд. И финал «Долга Украине» именно об этом:
«Трудно / людей / в одно истолочь, // собой / кичись не очень. // Знаем ли мы украинскую ночь? // Нет, / мы не знаем украинской ночи».
Маяковский и Лиля Брик, 1926 год, Ялта
Что важно, Маяковский с самого начала подчеркнуто воспевает Украину именно советскую. И для финального ее восхваления переходит на такой высокий слог:
«Разучите / эту мову / на знамёнах — / лексиконах алых, — // эта мова / величава и проста: // “Чуешь, сурмы заграли, // час расплаты настав…”»
То есть строки на украинском для Маяковского столь прекрасны не сами по себе, а, прежде всего, потому, что это слова из украинского варианта «Интернационала».
И дальше, чтобы опять опустить постшовинистическую русскость и поднять коммунистическую украинскость, Маяковский наворачивает еще какое-то количество поэзии:
«Разве может быть / затрёпанней / да тише // слова / поистасканного / “Слышишь”?! // Я / немало слов придумал вам, // взвешивая их, / одно хочу лишь, — // чтобы стали / всех / моих / стихов слова // полновесными, / как слово “чуешь”».
Маяковский на выставке, 1930 год
«ПРОЧЬ ОТ МОСКВЫ»? О НЕТ, НУЖЕН «ВЗГЛЯД – НА МОСКВУ»!
После таких-то многословных дифирамбов, можно ли представить, что на следующих год поэт разлюбит указанный гениальный глагол? Увы…
Вот стихотворение «Нашему юношеству» (1927), бьющее в лоб «Долгу Украине». Хотя интонация, вроде бы, прежняя, широко-ироничная, вот и сниженная лексика в отношении титульного народа империи на месте:
«Три / разных истока / во мне / речевых. // Я не из кацапов-разинь. // Я — / дедом казак, другим — / сечевик, // а по рожденью / грузин».
Но это уже мишура, обманка, поскольку перед тем – развенчание этого самого «чуешь», ставшего вдруг символом огромной проблемы для столичной Москвы:
«По-своему / всякий / зубрит азы, // аж цифры по-своему снятся им. // У каждого третьего — / свой язык // и собственная нация. // Однажды, / забросив в гостиницу хлам, // забыл, где я ночую. // Я / адрес / по-русски / спросил у хохла, // хохол отвечал: / — Нэ чую».
Что ж мы тут видим? Это уже нескрываемое раздражение в связи с тем, что «у каждого третьего — свой язык и собственная нация». Большевики заигралась в «право наций на самоопределение». И дорогому гостю из Москвы смеют высокомерно сказать: «Нэ чую». То есть это уже прямо противоположно недавнему «Трудно людей в одно истолочь». При том только украинцы помечены в стихотворении маркером сниженной лексики – наравне с русскими. И это показатель того, что именно «хохол», не слышащий Москву и не слушающий ее, опасней всего для «кацапов-разинь»… Но это – и общая проблема для всего Союза:
«Когда ж переходят / к научной теме, // им / рамки русского / у́зки, // с Тифлисской / Казанская академия // переписывается по-французски».
О, как остры стрелы сатиры! Надо же – провинциалы и по-французски, как у Пушкина или Толстого. Что ж теперь делать, где выход? Нетрудно догадаться, где:
«Но нету места / злобы мазку, // не мажьте красные души! // Товарищи юноши, / взгляд — на Москву, // на русский вострите уши!».
Вот это вот «взгляд – на Москву» в стихотворении 1927 года не кажется случайным. Ведь лозунг «Геть від Москви! Дайош Європу!» появился в ходе украинской литературной дискуссии накануне, в середине 1926-го. Так что Маяковский, в сущности, дает ответ зарвавшемуся хохлу, который «нэ чую». И следом у поэта, который «всю свою звонкую силу» отдал ВКП(б), идет объяснение, что у нас тут, конечно не империя, но… нужно и меру знать в своей особости:
«Да будь я / и негром преклонных годов, // и то, / без унынья и лени, // я русский бы выучил / только за то, // что им / разговаривал Ленин. // Когда / Октябрь орудийных бурь // по улицам / кровью ли́лся, // я знаю, / в Москве решали судьбу // и Киевов / и Тифлисов. // Москва / для нас / не державный аркан, // ведущий земли за нами, // Москва / не как русскому мне дорога, // а как огневое знамя!»
То есть, если использовать слова из другого стиха Маяковского, то жизнь, конечно, ожидается, «без Россий, без Латвий, единым человечьим общежитьем», но с ушами, навостренными на русский язык и с Москвой, которая все решает.
В СРАВНЕНИИ УКРАИНСКИХ СТОЛИЦ ПОЭТ НА СТОРОНЕ ХАРЬКОВА
И еще – просто поразительно, как актуально-имперски у Маяковского-1926 объединены «Киевы и Тифлисы», как будто речь идет не о 1921 годе, а пророчески – о 2008-м и 2022-м, когда армия, руководимая из Москвы, стояла у стен этих столиц.
Так что полезно будет посмотреть, что и как Маяковский пишет об украинской столице. Стихотворение «Киев» (1924):
«Лапы елок, / лапки, / лапушки… // Все в снегу, / а теплые какие! // “Будто в гости / к старой, / старой бабушке // я / вчера / приехал в Киев. // Вот стою / на горке / на Владимирской, // Ширь во-всю – / не вымчать и перу! // Так / когда-то, / рассиявшись в выморозки, // Киевскую / Русь / оглядывал Перун».
Вроде бы нежно и мило, но как-то совершенно безнадежно. Похоже на описание бабушки, любимой, но нынче совершенно выжившей из ума.
А вот – встык – другой город в стихотворении «Три тысячи и три сестры» (1928):
«Где во́роны / вились, / над падалью каркав, // в полотна / железных дорог забинтованный, // столицей / гудит / украинский Харьков, // живой, / трудовой / и железобетонный».
Маяковский. Шарж. К.Кузнецов, 1925 год
Так это ж другое дело. Вот где жизнь! Вот за кем будущее!.. Подобное противопоставление «буржуазно-националистической» столицы Киева и советской столицы Харькова было традиционным сюжетом 1920-х годов. Москва, в которой «решали судьбу Киевов и Тифлисов», боялась делать столицей Украины Киев. До тех пор, пока Украина не была усмирена коллективизацией и голодомором с миллионными жертвами. Впрочем, до того времени (1934) поэт Маяковский не дожил. Он просто надорвался в своем служении преступной идее.
И приведенное выше стихотворение показывает, что при всей своей партийности фрондирующий Маяковский был все же несовместим со сталинским СССР. «Три тысячи и три сестры» – это ведь аллюзия на чеховское «В Москву! В Москву!». Спустя год Маяковский тут – децентрализатор, смягчающий впечатление от «всё решающей Москвы». Он воспевает советские столицы второго ранга (Харьков, Баку, Казань). И так описывает их принцип взаимодействия с центром:
«Москве взгрустнулось. / Старушка, што ты?! // Смотри / и радуйся, простолицая: // вылупливаются, / во все Советские Штаты, // новорожденные столицы!»
Оставим в стороне определение «новорожденная столица», примененное к Казани, ровеснице Москвы и ее давнему сопернику. Главное – что после таких правильных стихов, как «Нашему юношеству» поэт, оказывается, все же верит в какую-то федеративность. И даже смеет сравнивать СССР со страной «фальшивой буржуазной демократии» США. Одно слово – путаник, колебавшийся намного дальше, чем позволяла «линия партии».
ЛЮБОВЬ К УКРАИНЕ, ЧЕТКО ОГРАНИЧЕННАЯ ВЗГЛЯДОМ ИЗ МОСКВЫ
Но вернемся к собственно украинскому сюжету. В итоге мы видим, что, как и в случае с Чеховым, любовь Маяковского к Украине, украинству носит характер ограниченный, ситуативный. Они принимают их своеобразие. Но лишь до какого-то предела – пока это не начинает противоречить воле более передовой Москвы.
Ну, а кто вам/нам, собственно, сказал, что Чехов и Маяковский должны любить Украину и украинство преданно и самозабвенно, по рецептам Владимира Сосюры?.. Проблема-то не в них, а в нас. Мы долгие годы учили и читали их, как своих авторов своей литературы. А это очень хорошие авторы, но другой литературы, соседней – русской. Которая всегда имела и сейчас имеет свои комплексы и предубеждения в отношении нас, украинцев. Так что давний лозунг литературной дискуссии «Геть від Москви! Дайош Європу!» оказывается удивительно свежим, правильным и не только литературным.
В следующий раз мы рассмотрим сюжеты «метрополия – Украина» на примере творчества Анны Ахматовой и Михаила Булгакова.
(Продолжение следует)
Олег Кудрин, Рига