«На митинге я простояла 15 секунд. А в легионе я инженер ударных БПЛА». Исповеди российских добровольцев, воюющих на стороне Украины

«Я не сторонник мирных протестов. Тебя там будут пи***ть, а ты — улыбаться»

Позывной «Эрик» (настоящее имя известно редакции), 41 год. Командир отделения БПЛА.

Я родился на Байкале, потом жил в Ростовской области. Почти десять лет был военным. Потом кем только не был, Крымский мост даже успел построить, застал момент. Много чем занимался. Когда началась война, я был в России, работал на заводе кладовщиком. Было много разных планов, сына растил, чтобы нормально все у него было. Ради этого все крутилось и делалось. Меня не устраивало, что у меня ребенок идет в школу, а там «разговоры о важном». Ну, я не из тех, кто вне политики.

Я с ФБК дружил одно время, с нашими ростовскими ребятами. Ну, так, постольку-поскольку, потому что я не сторонник мирных протестов. Тебя там будут пи***ть, а ты — улыбаться. Это не мое.

Неожиданностью для меня вторжение в Украину не стало. Испытал, как говорится, испанский стыд за то, что мы ничего не предприняли, чтобы это остановить. Будучи бывшим военным, я общался в их чатах, знал, что они уже знают, что будут делать, куда они едут, — несмотря на то что они все говорят, что «не при делах, не знали».

На самом деле от полномасштабной войны все ох***и, прости Господи. Каждый по-разному. Кто-то от радости, что это началось, кто-то от неожиданности. Я был администратором нескольких городских чатов, и там полетели сообщения: кто-то кого-то поздравлял, радовались, вплоть до того, что думали, что надеть, когда будет парад в Киеве. В первый день разные были ощущения у всех, но большинство в моем окружении, конечно, радовались. Военные по умолчанию были довольны, потому что они еще с Крыма думали, что мы же великие, без единого выстрела полуостров захватили. Тут они думали то же самое. Они же еще не знали, что п***ы получат. Это они позже узнали, а на тот момент все были довольны. Большинство, точнее. Были те, кто молчал. Я их позицию до конца не знал. Я тоже поначалу мог что-то сказать, а потом власть резко законов понапридумывала, что лучше помалкивать.

Я знал, что мне принесут повестку, так как я бывший военный. Я даже в школе на родительском собрании сказал, что, если меня заберут, перейду на сторону Украины. Воевать не буду. Меня там оплевали, освистали, но так, по-дружески. А когда принесли повестку реально, сразу решил, что буду переходить на сторону Украины. Поэтому все, что я делал в российской армии, — это готовился к переходу линии фронта.

Когда на руки получил повестку, замвоенкома мне сказал, что либо я контракт заключаю, им же нужны «добровольцы», либо иду по мобилизации и он меня «в жопу засунет». А так я типа мог выбрать воинскую часть. У меня же еще жена военнообязанная. Он и ее личное дело показал, намекнул, что будет портить ей жизнь, если что не так. Я говорю: «Ладно, заключаю контракт». А в итоге командующий все равно направил меня в Луганск в штурмовое подразделение. То есть договариваться с ними бесполезно.

Я десять лет был в российской армии. Я знаю, что это такое, знаю, как она воюет. Не собирался воевать абсолютно. Бежать куда-то тоже смысла не видел. Пришел, вредил, как мог.

Какие процедуры принятия в легион? Перешел линию фронта, сказал, что хочу присоединиться. Мне сказали: «Ну окей». Раньше политика у легиона была такая, что я вообще не верил, что он есть, хотя пытался связаться с ними еще с российской стороны. Там жесть была, конечно. Надо было заполнить письменную анкету, сфотографировать — а я в окопе. Но когда попал сюда, увидел все это, все понял. Теперь могу сказать, что мы реально есть.

Я лицо открыл именно потому, что меня многие знают в родном городе, — чтобы показать, что мы реальные люди.

Пересечь границу было технически сложно. Я связался с проектом «Хочу жить», мы разработали план. Помимо этого, мы учились доверять друг другу. Они мне говорят: «Выведешь еще двоих раненых?» — украинских военных в Луганске, на оккупированной территории. — «Выведу. Опасно, но выведу». Сел в машину, забрал их, приехал на границу. Дал им по лопате, как будто мы шли копать окопы, переодел их в российскую форму, и вот так мы перешли границу, заблудились немножко в минном поле, но дошли. ФСБ не могут всех отследить, людей много. Я не то что боялся, но переживал. ФСБ все-таки страшная вещь, лучше к ним не попадать. Но если все делать с умом, безопасно, то, в принципе, все получится.

Первые дни в учебке легиона меня, как молодого духа, гоняли по полям, по полигонам. Все стандартно, как в любой армии, я думаю, в большинстве нормальных армий мира. Мы, как и все украинские военные, экипированы за счет армии. Помимо этого, у нас учебный центр полностью обеспечивается за счет пожертвований. С техникой в основном волонтеры помогают. Есть фонды, которые с этим работают. Есть много россиян за границей, они нам помогают.

С украинской стороны более тщательная подготовка. Качество людей другое. Если российскому военному задать вопрос, за что он воюет, то он три этажа причин насобирает. Украинского военного спроси — он свою землю защищает, здесь простая мотивация. Основная разница — в мотивации.

Моя мотивация — чтобы у меня сын в нормальной стране вырос. Нормальная страна на данный момент не Россия, поэтому он находится в Украине. Моя семья здесь. Украинские спецслужбы перевезли их сюда, сделали все как надо, все красиво. Самое главное, чтобы Россия стала нормальной страной, чтобы у других такие же сыновья росли в нормальной стране. Для этого я здесь.

В мои задачи в первую очередь входит разведка. Беспилотные системы. Находим позиции, помогаем артиллерии, корректируем артиллерию. Плюс у нас есть ударные дроны, опять же находим цели, которые эти дроны отрабатывают. По сути, работа простая, если хорошо научиться.

Я не убивал своих сограждан — ну, именно так, чтобы взял автомат и убил. Это не входит в мои обязанности. Мы подсвечиваем цель. Артиллерия работает, мы корректируем. Естественно, там люди погибают. Это война. У них так же, как у меня, есть выбор: либо воюй, либо перейди на сторону Украины, либо обратись в проект «Идите лесом» и уйди с фронта. Если ты не ушел, если ты воюешь — ну, извини. Прилетит что-то, погибнешь.

В российском подразделении, где я участвовал, осталось в живых четыре человека из более чем двухсот. Они где-то на больничной койке, один без ноги, насколько я помню, у другого еще чего-то не хватает. Единственный, кого я могу реально встретить на войне, сейчас сидит в штабе, полковник, а остальных просто нет.

На территории оккупированной Луганской области меня дважды хотели расстрелять. Поэтому с тех пор я о смерти не очень задумываюсь. В плен мы не попадаем, не было таких случаев. Я стану двухсотым, но в плен не попаду — давно принял для себя такое решение. Я просто знаю, что там бывает с пленными, потому что я был в штурмовом подразделении. Тем более, так как я сейчас в легионе, лучше не попадать в плен никак, даже не думать об этом.

[Победа для меня — это] в первую очередь победа Украины. Во вторую очередь — это остановить Путина и всю банду ФСБ. По-хорошему, нужно, чтобы россияне созрели и сбросили Путина. Чтобы они сами внутри сделали так, чтобы страна ни с кем не воевала, и сами исправили. Не получится — будем помогать. Посмотрим.

Главная цель — остановить войну, а потом уже будем думать, что дальше. Когда мы это сделаем, буду рассказывать, какие у меня дальнейшие цели. Но первоначально остановить войну, а там уже посмотрим, как пойдет.

«Военные моей страны стремятся убить и меня. Пускай погибают»

Позывной «Чайка», 27 лет. Инженер БПЛА.

Я родом из Москвы. Училась в техническом вузе, работала с детьми, учила их с компьютерами работать. Планировала уехать за границу. Я понимала, что в России делать нечего и вообще там болото. Думала: я же айтишница, можно попробовать уехать в Европу, в какую-нибудь Польшу. Начала учить польский. В сторону Польши я, конечно, поехала, но оказалась не совсем там.

Первый протест в моей жизни был против пенсионной реформы в 2018 году. Пришла, посмотрела, как ряженые казаки своими нагайками бьют протестующих до кровавых соплей. Такое, знаете, осознание приходит, что это реально. Что это не только Навальный рассказывает, а оно на самом деле так.

Накануне вторжения 24 февраля было понятно, что что-то происходит. Я не могла уснуть до трех часов ночи. Думала, будет или не будет, а что будет — непонятно. В семь утра проснулась, открыла новости — приехали. Было не то чтобы страшно, было невыносимо больно. Я вышла на улицу, мне надо было на работу, детей учить. Смотрю, люди куда-то идут по своим делам, и думаю: «Вообще-то началась война. Вам нормально? Может, вы хотите с этим что-то сделать?» А потом: «Я такая же. Я же сейчас на работу иду буквально».

Еще до начала войны я совершенно случайно нашла единомышленниц. Мы пытались листовки расклеивать и думали, что сейчас [незадолго до 24 февраля 2022 года] время начинать всякие антивоенные акции. Но мы никак не могли подумать, что война начнется так скоро. Поэтому 24 февраля мы вместе пошли на Пушкинскую площадь. Пятнадцать секунд, наверное, там пробыли, и нас задержали. Часа в два ночи мы вышли из ОВД, и с утра я опять на работу поехала.

Когда в ноябре 2021 года российские войска начали стягиваться к границе Украины, я подумала — если что-то сейчас будет, я поеду в Украину. Ну, в феврале я, естественно, встретилась с этой реальностью и подумала: «А какой из меня вообще солдат? Я не то чтобы к военному делу не имею никакого отношения, я даже в походе, наверное, была раз в жизни. Я московская девчушка, креативный класс. Какой солдат?» Поэтому в марте 2022 года я решила, что попробую сначала активизм в России. Периодически обсуждала с единомышленницами: «Может быть, поедем в Белгородскую область, на рельсы там что-нибудь положим?»

До Белгородской области мы так и не доехали — по тысяче причин. Во-первых, мы пытались одновременно с мирным протестом, задержаниями и судами работать, ходить на учебу. Получается забавный контраст: утром на парах сидишь, а вечером-ночью выходишь из холодного ОВД на холодную улицу и пытаешься добраться домой.

Во-вторых, чтобы до Белгорода доехать и что-то сделать, нужны деньги, время и понимание, как устраивать диверсии. А у меня понимания не было. Вроде как даже существовали подробные инструкции, но я не была уверена, что смогу учесть все нюансы и при этом не попасться ФСБ, не провести остаток жизни в подвалах Лубянки.

Всерьез за это браться девчушки не хотели. И это абсолютно нормально, если честно. Я в свои 20 с небольшим была самая старшая, остальным было по 18-19. Какой Белгород, какие рельсы? Весной, летом и немножко осенью я занималась тем, что помогала по возможности украинским беженцам, которые выезжали в Россию с оккупированных территорий и ехали в Европу. Я помогала им чем угодно — куда-то довезти, что-то им привезти, найти жилье, найти других волонтеров. Общалась с детьми, которые ехали с этими беженцами.

Мне пацан лет 11-ти рассказывал: «Вот мы сидим дома, а по небу ракета пролетает». И это радикализует очень серьезно. В итоге я подумала, что вряд ли сейчас на войну идут только атлеты и олимпийские чемпионы. Наверняка в современной войне может пригодиться мое техническое образование, которое я не закончила, спасибо Путину. Подала заявку в легион и приехала.

Еще до легиона меня носило по ближнему зарубежью, каждые две недели меняла страну. Границу с Украиной я пересекала не из России, не по минам. Хотя есть ребята, которые прямо переходили через линию фронта. Я делала это не так.

Я не сказала родственникам, что я в легионе. Сказала только, что в Украине волонтером. Я же волонтер, правильно? Для их безопасности я решила, что они не будут знать, чем именно я тут занимаюсь.

В легионе я инженер ударных БПЛА — это дроны-камикадзе, которые летают и уничтожают цели. Моя задача, чтобы они летали так, как надо, чтобы они взрывались. Понемногу осваивала профессию пилота дронов. Когда я настраиваю дрон, я вроде как участвую в убийстве, но такого, чтобы я сама попала именно в живую силу, еще не было. Но я видела, как это происходит. Я была на позиции, рядом сидел пилот, и он убил людей.

Когда регулярная армия РФ зашла в Украину, я была искренне рада, что украинские войска уничтожают российских военных. Они такие же террористы, как те, кто устраивает взрывы в метро. Никто террориста не жалеет, неважно, российский он гражданин или нет. Украинские военные защищают свою страну. Они могли оставаться гражданскими, если бы не было войны. У них есть семьи, жизни, и армия моей страны зачем-то их убивает. Военные моей страны стремятся убить и меня. Поэтому к их смертям я отношусь исключительно положительно. Пускай погибают.

Я помню одного знакомого, он в Instagram постил истории из Мариуполя в марте 2022-го: «А вот это прилетело по Азовстали». Я думаю: «Чувак, понятно. Надеюсь, мы с тобой однажды встретимся».

Я стараюсь держать свои вещи в порядке, чтобы, если меня грохнут, никому не приходилось с этим разбираться. До сих пор, к сожалению, никому не написала, что делать в случае моей смерти. Когда я шла в легион, то думала: «Жалкая жизнь жалкой россиянки. Зачем она нужна?» Парадоксально, но, когда я оказалась здесь, начала ценить свою жизнь значительно выше. Я теперь люблю себя больше, умирать уже не хочется. Я бы хотела остаться в живых, а там как получится.

В плен мне точно не надо. Российский плен для россиянки с украинской стороны — нет, не надо. Если что — подорвусь или застрелюсь.

Победа в этой войне наступит, если российская армия капитулирует и отступит к границам 1991 года. В идеальной ситуации это падение путинского режима. Но даже если он останется, а Украина станет свободной, это все равно будет победа. Однако было бы замечательно, если бы с капитуляцией России ушел и Путин.

Когда я подавала заявку в легион, думала, что вот это страшное, непонятное болото, из которого я вылезла, может гореть и превращаться в пепел, а я пойду нести свою ответственность за действия моей страны в Украине. Со временем я поняла, что на самом деле люблю Россию: это мой дом, и я желаю ей лучшего. Хочу выгнать оттуда террористов у власти, вернуться домой и жить там. И чтобы люди, мои единомышленницы, и тысячи, миллионы таких же, как они, жили свободно.

У нас с украинцами разные повестки, разные страны. Было бы интересно пожить в своей стране с людьми, которые смотрят на нее так же, как я, и понимают, о чем я говорю. Я внезапно увлеклась русским фольклором, а в Украине с этим тяжело. Я, конечно, читаю книжки, смотрю видео, трансляции из Российского этнографического музея. Но было бы прикольно прийти туда ногами и встретиться с людьми, которые это все изучают. Зайти в этнографический музей в городе Тотьма Вологодской области, а не читать про него в Гугле.

«Смыть позор полномасштабного вторжения можно только с оружием в руках»

Позывной «Цезарь», 50 лет. Заместитель командира легиона по военно-гражданскому сотрудничеству.

Я не вчера начал бороться с режимом. Примерно пятнадцать-семнадцать лет назад до меня дошло, что путинский режим ведет Россию в могилу. После полномасштабного вторжения в Украину как гражданин, который чувствует ответственность за свою страну, за то, что она творит, я понимал, что смыть этот позор можно только с оружием в руках. Недавние события в Сирии показали, что если все грамотно организовано, если народ поддерживает восставших, то не так сложно сковырнуть тиранию, даже если она правила десятилетиями.

Мы добровольцы, все прекрасно понимают риски, на которые идут. Наше подразделение зачастую используется в ситуациях, когда надо быстро остановить противника, нанести ему большой урон. За эти два с половиной года мы принимали участие во многих ключевых операциях на линии фронта. Например, в этом году мы сражались и в Торецке, и под Горловкой, и под Авдеевкой тоже были. И когда наших бойцов встречает кто-то из побратимов из ВСУ — объятия, рукопожатия, самые теплые слова, обмен шевронами. Мы уже вписали себя в историю, как бы громко это ни звучало.

Фронтовых историй у меня навалом. Например, в Торецке чуть не подстрелил снайпер. Когда мы выдвигались на позиции, понимали, что нас ждут, но надо было поддерживать нашу пехоту. Я примерно знал, где находится противник, откуда он будет стрелять. Встал на колено, начал устанавливать миномет. В это время раздалась пулеметная очередь секунд на пять-шесть, и посреди этой очереди был выстрел из снайперской винтовки. Снайпер обычно так маскирует свою работу. Одновременно подул сильный боковой ветер. Из-за сильного порыва пулю снесло, и она пролетела на уровне моей груди буквально на расстоянии полуметра. Этот ветер меня и спас. Для меня это очередное доказательство того, что на войне очень велик элемент случайности: кому суждено сгореть, тот не утонет.

Как участник операции на территории своей родины могу сказать: когда мы заходили в Новую Таволжанку, противник нас увидел, и по нам сразу прилетело два полных пакета «Градов» по сорок ракет. Потом начала работать артиллерия. То есть путинским войскам неважно, уничтожается Бахмут, или Авдеевка, или та же Суджа, или какая-нибудь Новая Таволжанка. Их задача — уничтожить нас любой ценой. То, что гибнут мирные граждане России, их абсолютно не волновало. Путину плевать на собственное население. Нас, кстати, отвлекало то, что мы были вынуждены в том числе прятать местных жителей — россиян. С женщинами, с детьми, по подвалам, по погребам.

Цель операции на территории России? Во-первых, разведка. Мы смотрели, как противник отреагирует. Во-вторых, это отвлечение сил. Потому что, например, в начале прошлого года российско-украинская граница фактически не прикрывалась противником на протяжении порядка 800 км. При этом силы обороны Украины были вынуждены держать везде достаточно значительный контингент, потому что вторжение могло начаться в любую минуту и с любого направления. В этом плане мы очень ослабили противника, заставив его перебрасывать десятки тысяч человек и сотни единиц техники, чтобы укрепить свою границу.

Во-вторых, это очень важный информационно-политический момент. Мы показали, что российские добровольцы с оружием в руках реально могут добиваться успеха, пусть и в локальных операциях. Пример — наша первая операция под Грайвороном: мы прошли в тыл противника, и потом, когда подошедшие резервы начали нас отрезать, отступили. Но мы выдернули на себя очень большие силы противника. В частности, он был вынужден перебрасывать войска даже из Луганской области, где тогда шли бои. Они, как муравьи на мокрый сахар, начали лезть в Грайворон. И наша, легиона, артиллерия очень успешно отрабатывала, наносила им очень значительные потери.

Именно там в кадр попал этот бестолковый генерал-полковник Лапин, который вручную вел взвод полка в атаку и целую БМП [боевую машину пехоты] — один. По-моему, это было забавно. Это показывает уровень деградации российского военного руководства и вообще полное непонимание того, что генерал-полковник, который командует десятками тысяч, даже сотнями тысяч человек, не должен бегать в кадре, махать руками и руководить маленькой группой мотострелков.

Все проблемы российских приграничных территорий имеют только одного виновника. Его зовут Путин. На войне не бывает так, чтобы не было сопутствующих потерь среди гражданского населения, даже если мы стараемся максимально этого избежать. Надо помнить, кто это начал, на ком лежит ответственность за все эти потери. Если завтра Путин выведет свои войска из Украины, то все проблемы для жителей приграничных территорий прекратятся мгновенно.

Нельзя вести войну со связанными за спиной руками. Украина должна и будет наносить удары по территории России для того, чтобы максимально ослабить наступательный потенциал агрессора. Что касается помощи населению Украины, Вооруженным силам Украины и легиону в частности — каждая гривна, каждый евро, каждый доллар, вложенный в ВСУ, в легион, приближают нашу победу и наступление справедливого мира, и уменьшают количество невинных жертв, которые происходят из-за российской агрессии. Поэтому максимально поддерживайте легион, чтобы скорее наступил настоящий прочный мир.

Для меня победа — это падение путинского режима. Не персонально Путина, а именно снос всей его системы. Чтобы каждый регион смог начать свою жизнь с чистого листа и решить, как он будет выстраивать отношения с федеральным центром, захочет ли остаться в составе нашего общего государства или пойдет самостоятельным путем. Ничего хорошего нельзя построить на насилии и на принуждении. Наша первоначальная задача — снести путинскую тиранию, как бульдозером.

Скажу честно, [смерти] боюсь. Хочу остаться живым, хочу внуков нянчить. Хочу посидеть на берегу любимого Черного моря в своем ласковом родном Сочи. Но есть вещи, которые выше личных предпочтений и желаний. Я человек долга, у меня есть долг чести перед народом Украины — защитить его от агрессии своих сумасшедших сограждан. У меня есть долг перед народами России — освободить их от путинской тирании.

В Украине я себя чувствую очень комфортно. Тем более что я человек, который защищает эту страну, и могу без зазрения совести смотреть в глаза украинцам. Мне перед ними не стыдно. Но моя родина — это Россия. Если буду живой, я вернусь туда и буду делать все для того, чтобы Россия стала цивилизованным государством, занималась собой, а не лезла со всяким ржавым хламом к соседям.